P. S. Я почти не сомневаюсь, что тебе и раньше доводилось слышать такие аргументы от евреев в Америке. Сам я всегда думал, что ты не можешь творить, пока не узнаешь мир, который описываешь, лучше, чем людей, нападающих на тебя. Американские евреи всегда занимают сильную оборонительную позицию, и в каком-то смысле эта оборонительная позиция и есть американский иудаизм. Поскольку из Израиля открывается широкая перспектива, мне всегда казалось, что в Америке оборонительная позиция евреев превращается в гражданскую религию. В этом пункте я иду даже дальше, чем ты со своей придирчивой критикой. «Как ты можешь нас предавать?» И вот опять мы возвращаемся на круги своя. С одной стороны, есть евреи, в которых глубоко укоренилось чувство опасности, уязвимые евреи, попадавшие в ситуации с самым зловещим исходом; и, с другой стороны, есть очень опасный еврейский писатель, потенциальный разрушитель, все творчество которого направлено на ложное истолкование и ниспровержение всего на свете; и этот еврейский писатель — не только старый еврей, пишущий книги; но поскольку ты хочешь быть веселым и ироничным, описывая явления, которые предполагают отношения «за» и «против», поскольку, как это ни парадоксально, ты обладаешь истинно еврейским талантом показывать вещи в нелепом, смешном или абсурдном свете, включая — увы! — и еврейскую уязвимость, он часто становится тобой. На симпозиуме, что проходил здесь, в Израиле, в 1960 году, тебя громогласно и прилюдно осудил один израильтянин американского происхождения за то, что в своем творчестве ты непростительно слеп к ужасам войны и к истреблению евреев Гитлером; теперь, двадцать лет спустя, ты наконец возвращаешься сюда только для того, чтобы я рассказал тебе о трех миллиардах американских долларов, без которых мы могли бы попасть в весьма затруднительное положение. Сначала — шесть миллионов, потом — три миллиарда долларов; нет, это еще не конец. Увещевания и предостережения, политические расчеты, подспудный страх катастрофического исхода — все это еврейское беспокойство (если я правильно выражаюсь по-английски) есть нечто, о чем никогда не приходилось думать твоим современникам — американцам нееврейского происхождения. Что ж, это их беда. Обществу, в котором ты живешь, где знаменитые писатели не зависят от давления общественности, какую бы славу они ни стяжали и как бы ни швырялись деньгами, будет даже забавно узнать, что все обстоятельства, описанные тобой, вполне реальны, вне зависимости от того, нравится тебе это или нет.
На борту самолета «Эль-Аль» 11 дек. 1978
Дорогой Шуки!
Хватит называть меня нормальным евреем. Нет такого животного, да и откуда бы ему взяться? Как могут быть нормальными все пертурбации истории? Я так же анормален, как и ты. Сейчас я достиг уже зрелого возраста и в силу данных обстоятельств превратился в самую мягкую разновидность ненормальности. И это дает мне право прийти к следующему заключению: весьма спорно, что именно из-за Липмана весь зал конгресса будет чесать себе затылки по поводу выделения трех миллионов долларов, а не из-за тебя. Ведь Липман, как ни посмотри, — бескомпромиссный патриот и истинный верующий, чьи моральные принципы ясны и прямолинейны, чьи риторические пассажи справедливы и легко доступны всем и для кого идейная программа нации вряд ли может быть предметом сарказма. Товарищи вроде Липмана всегда пользуются огромным успехом в Америке; они, честно говорю тебе, считаются вполне нормальными, и таких личностей даже иногда избирают в президенты, тогда как парни вроде тебя едва удостаиваются чести быть упомянутыми в конгрессе. Что касается рядового налогоплательщика, то он вряд ли будет считать, что сверхкритически настроенный вольнодумец-журналист идет в ногу со временем, чутко настраивая свое перо в лад с историческим парадоксом, поскольку в своих суждениях он обрушивает гром и молнии на ту самую страну, к которой глубоко привязан и симпатизирует ей так же, как я; точно так же этот самый налогоплательщик вряд ли отдаст предпочтение писателю, если сравнивать его с генералом Паттоном [95] , чья маниакальная преданность национальной идее может быть не чужда жителям Канзаса, как считаешь ты. Если я буду писать про Шуки Эльчанана вместо Мордехая Липмана, это не принесет никакой пользы Израилю в конгрессе и не добавит популярности среди избирателей, как ты совершенно нереалистически представляешь себе. Ты также отрываешься от реальности, считая, что мой гипотетический роман, в котором я описал бы Агор и его обитателей, изменит историю евреев, если его прочтет мой конгрессмен. К счастью (или к несчастью) для истории евреев, конгресс не зависит от писательских сочинений, когда измышляет свои способы дележки наживы; представление о мире, которое разделяют 99 % населения земного шара, как в конгрессе, так и за его пределами, во многом основывается на…
Тут я заметил, что молодой человек, занимавший соседнее кресло, положил молитвенник на колени; он сидел, сложившись пополам. И ему, как мне показалось, явно не хватало воздуха. Теперь от него разило еще сильнее, чем прежде. У меня даже мелькнула мысль, что он эпилептик, которого может в любой момент схватить падучая, или же сердечник на грани приступа, поэтому я отложил в сторону незаконченное письмо для Шуки — мое чистосердечное раскаяние в преступлениях, которых я не совершал, — и, наклонившись к своему соседу, спросил:
— С вами все в порядке? Простите, но, может быть, вам нужна помощь?
— А-а, привет, Натан!
— Извините, что?
Слегка приподняв поле своей шляпы, он прошептал:
— Не хотел отрывать гения от работы.
— О боже! — воскликнул я. — Так это ты!
— Ага. Точно я.
Бегающие черные глаза и джерсийский акцент. Это был Джимми.
— Ластиг из рода Ластигов, Вест-Оранж. Бен-Джозеф, — сказал я. — Из ешивы «Диаспора».
— Теперь уже нет.
— Вы хорошо себя чувствуете?
— Немножко нервничаю, — признался он, перегнувшись через свой кейс. — А вы умеете хранить секреты? — И он прошептал мне прямо в ухо: — Я собираюсь захватить самолет.
— Ты? В одиночку?
— Нет, с вашей помощью, — прошептал он. — Вы припугнете их. Выбьете из них дурь вот этой гранатой. А я возьму пистолет.
— А для чего тебе вся эта заваруха, Джим?
— Не все ешивские умники одинаково отдают концы. — Взяв меня за руку, он поднес ее к боковому карману своего пиджака. Под тканью я нащупал твердый овальный предмет с рельефными насечками на поверхности.
Как это могло случиться? Я никогда не видел, чтобы служба безопасности работала так тщательно, как в Тель-Авиве, когда мы проходили контроль перед посадкой на самолет. Прежде всего, весь наш багаж был осмотрен по очереди офицерами в форме, которые, не стесняясь, перерыли все грязное белье, до последней пары трусов. Затем меня очень долго мучила молодая таможенница, задавая бесцеремонные вопросы о том, где именно я жил в Израиле и чем занимался до настоящего времени, а когда мои ответы вызвали у нее подозрение, она перелопатила мою сумку во второй раз, а потом вызвала еще одного мужика с переносной рацией, который стал допрашивать меня дальше в еще более грубой форме о причинах краткости моего пребывания и посещенных мною местах. Они настолько заинтересовались моим визитом в Хеврон и людьми, с которыми я там виделся, что я даже пожалел об упоминании этого места в беседе с ними. Только после того как я еще раз рассказал ему то же самое, что я уже говорил его коллеге из службы безопасности про Генри и Агор, и объяснил повторно, как я ездил из Иерусалима в Агор и обратно, и только после того как эти двое побеседовали на иврите, пока я ждал их у раскрытого кейса, чье содержимое было дважды перевернуто вверх тормашками, мне было позволено закрыть чемоданчик и пройти двадцать футов до стойки, где мои вещи еще раз подвергли досмотру перед посадкой в самолет. Мой «дипломат» перерыли трижды — в первый раз в нем покопалась женщина у стойки, во второй — охранник в форме перед входом в зал ожидания, и снова — в накопителе перед выходом к самолету компании «Эль-Аль», выполняющему рейс до Лондона. Как и других пассажиров, меня обыскали с головы до ног и заставили пройти через ворота-детектор, засекающие металл. Пока мы сидели в зале, ожидая объявления о начале посадки, все двери помещения были наглухо закрыты. Из-за этой тщательнейшей проверки, которой подвергаются все пассажиры, нас заранее уведомили, что являться в Тель-Авивский аэропорт следует за два часа до вылета по расписанию.