Он дал себе зарок никак не реагировать на любые ее оскорбления, не заводиться, что бы она ни говорила.
Заранее приготовился молчать в ответ на любые формы вербальной агрессии. Она была не глупа и не боялась никаких слов — он был готов к ним. Но он не был готов к возбуждению похоти; не был готов к тому, что теперь в яростное наступление пойдут не слова. Несмотря на брезгливость, вызываемую нездоровой белизной ее кожи, несмотря на нелепо, по-детски употребленную косметику и дешевую тонкую ткань одежды, полулежащее на кровати существо было полулежащей на кровати молодой женщиной, и он едва справлялся с самим собой — суперменом по выдержке Шведом.
— Бедняжка, — сказала она презрительно. — Богатенький мальчик из захолустного Римрока. Весь с ног до головы зажатый. Д-д-давай т-т-трахнемся, папочка, и потом я сведу тебя к твоей дочке. Обмоем твой жезл, застегнем ширинку, и я сведу тебя прямо к ней.
— Но так ли это? Сделаете ли вы это?
— А ты не торопись. Потом узнаешь. В худшем случае просто отведаешь двадцатидвухлетней красотки. Давай, папа. Иди сюда, п-п-па…
— Прекратите! Моя дочь не имеет к этому отношения. У моей дочери ничего общего с вами. Вы маленькая дрянь, недостойная смахнуть пыль с ее башмаков. Моя дочь не связана с этой бомбой. И вы это знаете!
— Успокойся, Швед. Успокойся, мой сладкий. Если действительно хочешь увидеть дочку так сильно, как говоришь, то успокоишься, подойдешь и вставишь Рите Коэн хорошую большую свечку. Сначала поработаешь — потом награда.
Она подтянула колени к груди, уперлась в кровать обеими пятками и широко развела ноги. Пеструю юбку собрала на животе; никакого белья на ней не было.
— Ну вот, — мягко сказала она. — Вставь его прямо сюда. Давай. Тебе все позволено, бэби.
— Мисс Коэн… — В голове у него все спуталось, и он тщетно пытался схватиться за какую-нибудь спасительную реакцию; жар и кипение в самых глубинах его существа — к этой атаке он был совершенно не подготовлен. Мелькнуло: она принесла в отель динамит. Вот оно что. Сейчас она взорвет его.
— В чем дело, милый? Хочешь, чтобы тебя расслышали, говори ясно, как большой мальчик.
— Что общего между этой сценой и тем, что произошло?
— Все, — кротко сказала она. — Благодаря этой сцене ты получишь отменно ясную картину происшедшего. Смотри сюда, — протянув руки, она запустила пальцы в волосы на лобке, а потом развернула наружные половые губы и выставила ему на обозрение испещренную сосудами бледную влажную плоть.
Он отвернулся.
— Здесь, внизу, джунгли, — сказала она. — Ничто не расставлено по местам. То, что слева, совсем не похоже на то, что справа. А сколько еще всего? Никто не знает. Так много, что не сосчитать. Лимфатические узлы. Еще одно отверстие. Створки. Не видишь связи с тем, что случилось? А ты посмотри. Хорошенько, внимательно посмотри.
— Мисс Коэн, — сказал он, фиксируя взгляд на ее глазах, единственном отблеске красоты, которым ее наделила природа. Глаза, он увидел, были ребячьи. Глаза хорошей девочки, ничего общего не имеющие с тем, что она тут творила. — Мисс Коэн, моя дочь пропала. Человек убит.
— Вам все еще не добраться до сути. Вам вообще не понятна суть. Взгляните сюда. Опишите мне то, что видите. Разве это не подлинность? Что вы видите? Видите ли хоть что-то? Нет, вы не видите ничего. Вы ничего не видите, потому что вы не хотите смотреть.
— Это бессмысленно, — сказал он. — Это никак не действует. Разве что — на вас.
— А знаете, что за размер у этой дырочки? Ну-ка посмотрим, какой у вас глазомер! Она маленькая. Думаю — это четвертый размер. Самый маленький дамский размер. Меньший — это уже детский. Давай-ка посмотрим, насколько тебе подойдет этот крошечный четвертый размер. Давай-ка посмотрим, не даст ли четвертый размер приятнейших, сладчайших ощущений, о каких ты и не мечтал? Ты любишь хорошую кожу и тонкие перчатки — ну же, вставь пальчик в эту маленькую перчатку. Только медленно, очень медленно. В первый раз это всегда надо делать медленно.
— Давайте все-таки прекратим.
— Ладно, если уж ты такой храбрец, что боишься даже взглянуть сюда, закрой глаза, подойди и вдохни. Это так просто: сделай шаг, нагнись и втяни в себя воздух. Топь. И она засасывает. Вдохни, Швед. Ведь ты знаешь, как пахнет перчатка. Пахнет, как салон только что обитого новенькой кожей автомобиля. И жизнь пахнет так же. Вдохни ее запах. Втяни в себя запах новенького обитого изнутри кожей лона.
Темные детские глаза. В них веселье и смех. Отвага. Безрассудство. Странные глаза. Рита. И все это только наполовину притворство. Чтобы разжечь. Привести в ярость. Возбудить. Она уже где-то за гранью. Дитя бунта. Разносчица несчастий. Мучить его, изничтожать его семью — это ее извращенный способ существования.
— Твоя физическая твердость восхитительна. Неужели нет ничего, что способно столкнуть тебя с мертвой точки? Вот уж не думала, что такие, как ты, не перевелись. Любой другой давно бы уже не выдержал напора эрекции. Ты динозавр. Ну иди же сюда, попробуй ее на вкус.
— Вы не женщина. Все, что вы вытворяете, делает вас не женщиной, а пародией на нее. И пародией омерзительной. — Он отстреливался словами, как солдат, атакуемый вражеским войском.
— А мужчина, который боится взглянуть, — не пародия? Разве смотреть — не естественнее? Что сказать о мужчине, который отводит глаза, потому что ему не осилить реальность и потому что естественное противоречит его представлению о мире? Он представляет себе мир. А ты попробуй его! Отвратителен? Эй, мужественный переросток-бойскаут, изведай скверны, — и, забавляясь над его отказом опустить взгляд хоть на дюйм, она звонко выкрикнула: — Вот, вот здесь!
Должно быть, она запустила пальцы во влагалище и ввела руку как могла глубже, потому что минуту спустя с торжеством показала ее всю, целиком. Пальцы были пропитаны запахом ее лона, и она поднесла их как можно ближе к его лицу. Запах готовой к оплодотворению плоти ударил ему в ноздри — от этого ему было не уклониться.
— Вот тебе ключ к разгадке. Хочешь знать, как это связано с происшедшим? Вот так.
В нем бушевало столько эмоций, сомнений, разнонаправленных импульсов, намерений и контрнамерений, что было уже невозможно определить, чья воля провела черту, переступить которую — табу. Мысли крутились в голове как бы на иностранном языке, но все-таки он понимал: существует черта, которую он ни за что не переступит. Нельзя было схватить ее и выкинуть в окно. Нельзя было схватить ее и бросить на пол. Нельзя было прикасаться к ней. Остатки сил необходимо сконцентрировать на том, чтобы так и застыть на расстоянии фра от спинки кровати. Не приближаться.
Продемонстрировав ему кисть руки, она стала плавными возбуждающе-мягкими круговыми движениями медленно подносить ее к своему лицу. Приблизив ко рту, принялась — один за другим — обсасывать пальцы.
— Знаешь, что это за вкус? Хочешь, скажу тебе? Это вкус твоей д-д-д-очки.