«Морская пехота. Я морской пехотинец. Тренировочный лагерь. Как только нас не мытарили и при этом как только не обзывали — морально и физически убивали три месяца, и все-таки это было лучшее время моей жизни: мне бросили вызов, я принял его и победил. Моя фамилия превратилась в „Ей-о“ — так у инструкторов-южан получалось произносить „Лейвоу“. „Л“ и „в“ — долой, а гласные удлинились. „Ей-о!“ Как рев осла. „Ей-о!“ — „Так точно!“ Здоровяк майор Данливи, футбольный тренер университета Пердью, главный у нас по физподготовке, однажды останавливает взвод, и дюжий сержант по кличке Мешок выкликает рядового Ей-о; я, не сняв шлема, выбегаю, сердце у меня бешено колотится, потому что я думаю, что у меня умерла мать. Меня неделю назад направляли в лагерь Лежен в Северной Каролине, для изучения передовых вооружений, но майор Данливи не дал мне уехать, и мне так и не довелось пострелять из автоматической винтовки „браунинг“. А я потому и пошел в пехотинцы, что больше всего на свете хотел пострелять из АВБ, из положения лежа с опорой ствола на возвышение. Мне восемнадцать, и в моем воображении морская пехота отождествляется со скорострельной винтовкой калибра 30 мм системы „браунинг“. Каким патриотом был тот невинный ребенок! Мечтал палить из противотанкового гранатомета, из ручной базуки, хотел сам себе доказать, что кишка у него не тонка и он может это все — швырять гранаты, метать огонь из огнемета, ползать по-пластунски под колючей проволокой, взрывать бункеры, атаковать пещеры. Хотел выскочить из воды в амфибии. Хотел помочь стране победить. Но майор Данливи получил от своего приятеля из Нью-арка письмо, в котором тот расписал ему, какой классный спортсмен Лейвоу, — всякие восторженные эпитеты и все такое; в результате мне изменили назначение и оставили на острове, сделав инструктором по строевой подготовке, — чтобы я играл с ними в бейсбол. К тому времени атомная бомба была уже сброшена, и война так и так кончилась. „Ты в моем подразделении, Швед. Я очень рад“. Все мгновенно переменилось. Как только у меня отросли волосы, я снова стал человеком. То ко мне обращались не иначе как „придурок“ или „пошевеливайся, придурок“, а теперь я был инструктор, которого новобранцы называли „сэр“. А как этот инструктор обращался к новобранцам? Он звал их „народ!“. Народ, ложись! Народ, встать! Народ, беглым шагом марш! Бегом марш, ать-два! Да, парнишкам с Кер-авеню такое не часто выпадает на долю. Кого только я не повидал! Ребята со всей Америки. Со Среднего Запада, из Новой Англии. Из Техаса и дальнего Юга — этих я даже плохо понимал из-за акцента. Но всех хорошо узнал. Полюбил. Были трудные ребята, были бедные, много бывших школьных чемпионов. Одно время жил с боксерами, которые развлекали нас боями. Там был еще один еврей, Манни Рабинович из Алтуны. Круче я не встречал еврейского парня. Какой это был боксер! И хороший друг. Он даже школу не окончил. Лучше него у меня не было друга ни до ни после, и никогда я так дико не смеялся, как мы смеялись с Манни. Он был надежен, как государственный банк. Никто не называл нас „жидовскими мордами“. В отряде новобранцев — да, были случаи, но после — ни разу. Когда Манни дрался, ребята ставили на него сигареты. В матчах с другими базами наши Бадди Фокон и Манни Рабинович всегда выигрывали. Противники Манни говорили, что в жизни не получали таких крепких ударов. Мы с Манни — еврейский дуэт в морской пехоте — организовывали для развлечения бои без правил. У нас был один баламут, новобранец весом сто сорок пять фунтов, так вот Манни, чтобы его хорошенько отделали, уговорил его подраться с кем-нибудь фунтов в сто шестьдесят „Всегда выбирай рыжего, Эй-о, — говорил Манни, — будь уверен, покажет отличный бой. Рыжие никогда не сдаются“. У Манни научный подход. Манни едет в Норфолк драться с одним моряком, своим еще довоенным соперником второго среднего веса, и разбивает его в пух и прах. Мы заставляем батальон делать упражнения перед завтраком. Каждый вечер водим новобранцев в бассейн учиться плавать. Мы, можно сказать, бросаем их в воду — учим старым дедовским способом. Но ведь морские пехотинцы должны уметь плавать. Мы обязаны быть готовы сделать на десять отжиманий больше любого новобранца. Если бы меня решили проверить, я бы доказал, что нахожусь в отличной форме. Ездили на автобусе в другие места играть в бейсбол. Если далеко — летали. В нашей команде был такой Боб Коллинз, здоровый парень из Сент-Джона. Потрясающий спортсмен. И пьяница. С ним я первый раз в жизни напился, два часа без передыху говорил о бейсболе в Уиквэйке, а потом заблевал всю палубу. Ирландцы, итальянцы, словаки, поляки, крепкие ребятки из Пенсильвании, сбежавшие от папаш-шахтеров, которые били их кулаками и пряжками ремней, — с этими парнями я вместе жил, вместе ел, спал в одной комнате. Был даже один индеец, чироки, третий базовый. У него было прозвище Мочерез, так же мы называли свои бейсболки. Не спрашивайте, с чего это пошло. Не все были порядочными людьми, но, в общем, ничего. Хорошие ребята. Много играли. Против Форт-Беннинга. В Черри-Пойнте, что в Северной Каролине, на военно-воздушной базе морской пехоты. Выиграли. Побили „Нейви-Ярд“ в Чарлстоне. Была у нас пара ребятишек, которые знали, как кидать мяч. Один питчер даже попал в команду „Тигров“. Ездили в Рим, штат Джорджия, в Уэйкросс (там же) на базу сухопутных войск. Называли армейских ребят „щенками“. Их тоже побеждали. Побеждали вообще всех. Побывали на Юге. Увидел, как живут негры. Увидел, на сколько мастей и оттенков делятся неевреи. Знакомился с красавицами-южанками. И с обычными проститутками тоже. Пользовался презервативом. Оголишь ей спину и прижмешь. Увидел саванну. Увидел Нью-Орлеан. Попал в подозрительный грязный притон в Мобиле, Алабама, — но, к счастью, береговой патруль оказался прямо за дверью. Играл в баскетбол и бейсбол с двадцать вторым полком. Получил звание „Морской пехотинец США“. Начал носить кокарду с якорем и земным шаром. „Здесь никаких тебе питчеров, Ей-о, сматывай-ка ты удочки отсюда, Ей-о“. Я был „Ей-о“ для всех этих парней из Мэна, Нью-Гемпшира, Луизианы, Виргинии, Миссисипи, Огайо — полуграмотные парни со всей Америки звали меня просто „Ей-о“, „Ей-о“ и все. Мне это нравилось. Демобилизовался 2 июня 1947 года. Женился на красивой девушке по фамилии Дуайр. Возглавил бизнес, созданный отцом, — а ведь его отец еще даже не знал английского. Поселился в чудеснейшем месте на планете». Ненавидеть Америку? Да он в Америке чувствовал себя, как в собственной коже. Все его молодые радости были американского пошиба, весь этот успех и довольство его — тоже сугубо американские, и не будет он больше помалкивать в тряпочку, лишь бы только не распалять еще больше ее слепую ненависть. Какую бы пустоту он почувствовал, лишись он этих своих американских ощущений. Как бы тосковал, если бы пришлось жить в другой стране. Да, все, что он делал и как, имело смысл только в Америке. Все, что он любил, было здесь.
А для нее быть американкой означало не любить Америку. Но он не мог отрешиться от любви к Америке, как не мог отрешиться от любви к отцу и матери, как не мог отказаться от своей порядочности. Как она может «ненавидеть» эту страну, когда у нее нет понимания этой страны? Как может его дитя быть таким слепым и оплевывать «прогнившую систему», которая открыла ее собственной семье все дороги к успеху? Поносить своих родителей-«капиталистов», как будто богатства они добились не каторжным трудом трех поколений, а какими-то другими способами. Два поколения мужчин до него и он сам месили вонючую слизь в дубильне. Родные, которые, когда начинали в сыромятне, ничем не отличались от самых последних пролетариев, теперь, в ее глазах, — «псы-капиталисты». Не так уж далека ее ненависть к Америке от ненависти к ним — и она сама это знает. Он любил ту Америку, к которой она питала отвращение, которую винила в несовершенстве жизни и желала разрушить до основания; ему близки были «буржуазные ценности», ненавистные ей, высмеиваемые и ниспровергаемые ею; он любил ее мать, к которой она не испытывала привязанности и которую едва не убила своим поступком. Чертова грубиянка! Какую цену они заплатили! Почему он не разорвал это письмо Риты Коэн! Рита Коэн! Они опять здесь! Эти смутьяны, садисты, только и умеющие, что бесконечно ненавидеть; выманили у него деньги, забрали, забавы ради, ее альбом с Одри Хёпберн, речевой дневник, балетные туфли, — эти жестокие малолетние преступники, называющие себя «революционерами», так зло поигравшие с его надеждами пять лет назад, решили, что пришла пора опять посмеяться над Шведом Лейвоу.