— Это, разумеется, утверждают далеко не все, — уточняет мистер Барбатник. — Строго говоря, такие взгляды высказывает лишь один человек.
— Вот я и говорю им: поглядите на мистера Барбатника и спросите у него, разве это не то же самое, что делал Гитлер с евреями? А знаете, что они отвечают, эти многоопытные люди, которые вырастили детей, успешно вели свой бизнес, а теперь удалились на покой и проживают в кондоминиумах как добропорядочные американские граждане? Они говорят мне: «Как ты можешь равнять с евреями каких-то ниггеров?»
— То, что гложет этого человека и ту группу, которую он возглавляет… — пытается встрять в разговор папин друг.
— А кто, собственно, назначил его главой группы? Да и вообще главой? Сам же он себя и назначил! Прошу прощения, Сол, продолжай. Мне только хотелось объяснить им, с какого рода маленьким великим диктатором нам приходится иметь дело.
— Их гложет, — продолжает свои объяснения Барбатник, — тот факт, что у них были дома, у них — у некоторых — имелся свой бизнес, а потом пришли цветные, и все это обернулось пшиком. Они захотели вывести из дела свои деньги, но и этого им не удалось.
— Разумеется, экономические причины самые главные. Так оно всегда и бывает. Разве в Германии было по-другому? Или в Польше? — И здесь папа, резко оборвав анализ политической ситуации, поясняет нам с Клэр: — Мистер Барбатник приехал в США только после войны. — И не без некоторой театральности, с несомненной гордостью добавляет: — Он жертва нацизма.
На последнем повороте, когда я показываю гостям наш летний домик на склоне холма, Барбатник замечает:
— Ничего удивительного в том, что вы выглядите такими счастливыми, вы оба.
— Они его всего-навсего снимают, — говорит папа. — Я уже объяснял сыну: если он тебе так нравится, почему бы его не купить? Сделай хозяину достойное предложение. Скажи, что рассчитаешься с ним наличными. Проверишь хотя бы, не клюнет ли он на наживку.
— Пока суд да дело, нам вполне хватает и того, что мы его снимаем.
— Снимать жилье — значит выбрасывать деньги на ветер. Спроси у хозяина! Чем ты рискуешь? Наличными и без налогов — на такой крючок можно подцепить любого. Я тебе дам денег, дядя Ларри даст тебе денег, так что за наличностью, поверь, дело не станет. На том уровне игры, на который ты вышел, тебе просто необходима хоть какая-то недвижимость. И, прикупив ее здесь, ты не совершишь промашки, это уж как пить дать. Ни при каком раскладе. В мое время, Клэр, представьте себе, такой домик не стоил и пяти тысяч. А сейчас он вместе с участком… а докуда доходит участок? До линии деревьев? Значит, будем считать четыре-пять акров…
На пропыленной подъездной дорожке, в цветущем саду, о котором папа уже наслышан, в домике, куда мы прошли через заднюю, кухонную, дверь, он продолжает строить из себя агента по торговле недвижимостью — так обрадовало этого человека возвращение в округ Салливан, единственное место на земле, где он был счастлив и откуда его на старости лет выкорчевали, чтобы пересадить в кадку и поставить к чужому очагу.
Едва войдя в дом — прежде чем мы успеваем подать гостям прохладительные напитки или показать им, где их комната, а где туалет, — папа водружает на кухонный стол свой чемодан и принимается его распаковывать.
— Теперь твой подарок!
Мы замираем в ожидании. Вот его летние туфли. Вот чистые рубашки. Принадлежности для бритья, явно только что купленные.
А мне в подарок припасен черный кожаный альбом с тридцатью двумя медальонами (размером с серебряный доллар), каждый из которых покоится в отдельной ячейке, за окошечком из прозрачной ацетатной пленки. Папа называет медальоны «шекспировскими медалями»: на лицевой стороне каждого кругляша изображена сцена из какой-нибудь пьесы великого драматурга, а на оборотной мелким шрифтом приведена цитата из соответствующей пьесы. К медалям (или к альбому?) приложена инструкция по правильному обращению с ними: как не повредить ни того, ни другого, извлекая медальоны из ячеек, рассматривая их с обеих сторон и возвращая на место. Первый параграф инструкции начинается словами: «Наденьте безворсовые перчатки…» Тут же папа преподносит мне и такие перчатки.
— Никогда не снимай их, пока работаешь с шекспировскими медалями, — наставляет он. — Они входят в подарочный набор. От соприкосновения с человеческой кожей медали могут пострадать. Мне объяснили, что это побочный химический эффект.
— Как это мило с твоей стороны, — говорю я. — Хотя я не вполне понимаю, почему ты преподносишь мне столь щедрый дар именно сейчас.
— Почему? Потому что самое время. — Рассмеявшись, он поощрительным жестом обводит всю нашу кухоньку. — Посмотри, Дэйв, что там выгравировано на добрую память. И вы, Клэр, посмотрите тоже.
На могильно-черной коже альбома, в самом центре, обрамленные арабесками, вытиснены серебром три строчки, по которым папа торжественно, слово за словом, проводит указательным пальцем, покуда мы все молча читаем их; читаем молча все, кроме него самого.
ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ НАБОРА, ОТЧЕКАНЕННОГО ИЗ СЕРЕБРА ВЫСШЕЙ ПРОБЫ ДЛЯ ЛИЧНОЙ КОЛЛЕКЦИИ ПРОФЕССОРА ДЭВИДА КИПЕША
Я не знаю, что и сказать. И говорю поэтому:
— Кучу денег, должно быть, стоило. Та еще штука!
— А я тебе про что? Но нет, дело не в деньгах. По схеме, предложенной продавцом, это выходит не так дорого. Ты ежемесячно покупаешь по одной медали. Начинаешь с «Ромео и Джульетты» — погоди, дай-ка я покажу Клэр «Ромео и Джульетту»! — а потом, из месяца в месяц, постепенно приобретаешь весь набор. А я и так все это время откладывал для тебя деньги. И никто об этом не знал, естественно кроме мистера Барбатника. Послушайте, Клэр, подойдите-ка поближе, вам просто необходимо на это взглянуть!
Проходит какое-то время, прежде чем им удается разыскать медальон с «Ромео и Джульеттой», потому что, судя по всему, на отведенное для него место в левом нижнем углу листа, озаглавленного «Трагедии», папа по ошибке поместил «Двух веронцев».
— Где же, черт побери, «Ромео и Джульетта»? — то и дело восклицает он.
В конце концов совместными усилиями всей четверки мы обнаруживаем «Ромео и Джульетту» на листе «Исторические хроники» в гнезде, надписанном «Жизнь и смерть короля Иоанна».
— Но куда же я тогда задевал «Короля Иоанна»? — недоумевает и негодует отец. — Мне казалось, я разложил все по местам. Не так ли, Сол? — нахмурившись, обращается он к Барбатнику. — Мы ведь проверяли! — Барбатник кивает: проверяли. — Так или иначе, суть дела заключается в том… А в чем она, собственно говоря, заключается? Ах да, оборотная сторона! Мне хочется зачитать Клэр то, что написано на обороте. Вернее, чтобы она сама зачитала. А мы все послушаем. Читайте же, Клэр!
— «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — вслух зачитывает Клэр. — «Ромео и Джульетта», акт второй, сцена вторая. [46]
— Ну, как вам? — спрашивает у нее мой отец.