— Я и теперь в безопасности, Марсия.
— Ничего подобного!
— Я не могу уйти с этой работы. Это мой первый год. Взять и бросить сейчас всех своих ребят? Я так не могу. Я им нужней, чем когда — либо. Нет, я должен оставаться.
— Бакки, милый, ты прекрасный, ответственный педагог, но это не значит, что ты незаменим как летний заведующий спортплощадкой. Ты не подумал, что ты мне нужней, чем когда — либо? Я так тебя люблю, я так по тебе скучаю. Меня в ужас приводит мысль, что с тобой может что-нибудь случиться. Зачем ты рискуешь, зачем ставишь под удар наше будущее?
— Твой отец постоянно имеет дело с больными людьми. Он каждый день рискует своим здоровьем. Ты о нем так же беспокоишься?
— Этим летом? Конечно. Слава богу, что мои сестры здесь, в лагере, со мной. Да, я беспокоюсь о папе, о маме и обо всех, кого я люблю.
— Представь себе, что твой папа взял бы и бросил всех своих пациентов из-за эпидемии полио. Как бы ты к этому отнеслась?
— Мой папа врач. Он сам выбрал эту профессию. Иметь дело с больными людьми — его работа. Но не твоя. Твоя работа — иметь дело со здоровыми, с детьми, которые хорошо себя чувствуют, могут бегать, играть, веселиться. Ты будешь здесь великолепным водным инструктором. Все будут от тебя в восторге. Ты отличный пловец, отличный ныряльщик и отличный педагог. Боже мой, Бакки, такая возможность выпадает раз в жизни! И мы с тобой, — она понизила голос, — сможем тут уединяться. На озере есть остров. Вечером, после отбоя, мы будем плавать туда на каноэ. Уже не надо будет из-за твоей бабушки волноваться, из-за моих родителей или из-за сестер, как бы не подглядели. Мы наконец-то, наконец-то будем вместе одни.
Он сможет снять с нее всю одежду, подумал он, и увидеть ее совсем обнаженной. Они будут одни, обнаженные, на темном острове. Не боясь, что кто-нибудь их потревожит, он сможет там ласкать ее так неспешно и страстно, как ему хочется. И там не будет никаких Копферманов. Никаких миссис Копферман с их истериками, обвиняющих его в том, что из — за него их дети заболели полио. И у него пройдет там ненависть к Богу, которая смущала его, вызывала смятение чувств, — ненависть, из-за которой ему было очень не по себе. На этом острове он сможет освободиться от всего, что ему становится трудней и трудней переносить.
— Я не могу оставить бабушку, — сказал мистер Кантор. — Как она будет носить продукты по трем маршам лестницы? У нее от этих подъемов с полными сумками боли в груди.
Мне надо с ней быть. Стирка, прачечная, покупки. Кто без меня о ней позаботится?
— Ты можешь на остаток лета поручить ее Эйнеманам. Они будут ей продукты покупать. Постирают ее бельишко, сколько его там. Они только рады будут помочь. Ведь она им помогает — сидит с их ребенком. Они без ума от нее.
— Эйнеманы замечательные соседи, но это не их обязанность. Это моя обязанность. Я не могу уехать из Ньюарка.
— Что мне сказать мистеру Бломбаку?
— Скажи, что я благодарен за предложение, но из Ньюарка сейчас, в такое время, уехать не могу.
— Я ничего ему говорить не буду, — сказала Марсия. — Я подожду. День можешь поразмыслить. Завтра вечером позвоню опять. Бакки, никаким уклонением от долга тут и не пахнет. В том, чтобы уехать сейчас из Ньюарка, нет никакого малодушия. Я знаю тебя. Я понимаю, что у тебя в мыслях. Но ты и так очень-очень храбрый, золотой мой. У меня коленки подгибаются, когда я думаю, до чего ты храбрый. Если ты приедешь в Индиан-Хилл, ты просто начнешь так же добросовестно работать на новом участке. И вдобавок ты еще один долг исполнишь — долг перед самим собой: быть счастливым. Бакки, перед лицом опасности это просто благоразумно, это здравый смысл!
— Нет, я не передумаю. Я хочу быть с тобой, я каждый день по тебе тоскую, но уехать отсюда сейчас у меня нет никакой возможности.
— Но ты о собственном благополучии тоже должен заботиться! Подумай до завтра, золотой мой, очень тебя прошу: подумай.
Как раз с Эйнеманами его бабушка и сидела в тот вечер внизу — и еще с Фишерами. У Фишеров — электрика и его жены, которым было под пятьдесят, — восемнадцатилетний сын служил в морской пехоте и сейчас ждал отправки из Калифорнии к тихоокеанским островам, а дочь работала продавщицей в том самом универмаге в центре Ньюарка, откуда отец мистера Кантора крал деньги. Этот факт, от которого некуда было деться, всплывал в сознании мистера Кантора всякий раз, когда он виделся с кем-нибудь из Фишеров, уходя утром на работу. Эйнеманы были молодая супружеская пара с маленьким ребенком, жившая непосредственно под Канторами. Их мальчик был сейчас с ними, спал в коляске; с самого его рождения бабушка мистера Кантора помогала за ним присматривать.
Разговор у крыльца не ушел далеко от полио: теперь вспоминали другие болезни, которых больше всего боялись в былые годы. Бабушка мистера Кантора рассказала о нарукавных повязках, которые должны были носить больные коклюшем, и заметила, что до разработки вакцины наибольший страх в Ньюарке внушал дифтерит. Она припомнила, как ей делали одну из первых прививок от оспы. Место, куда ввели вакцину, оказалось в результате не на шутку инфицировано, и на правом предплечье у нее осталось большое округлое неровное пятно, словно от ожога. Она показала его всем, подняв короткий рукав платья и вытянув руку.
Побыв с ними немного, мистер Кантор сказал, что хочет пройтись, и отправился первым делом в аптеку на Эивон-авеню купить мороженого у стойки с прохладительными напитками. Он выбрал табуретку поближе к одному из крутящихся вентиляторов и сел съесть мороженое — и раскинуть мозгами. Все требования, какие предъявляла ему жизнь, он должен был выполнять, и нынешнее требование состояло в том, чтобы заботиться о детях на спортплощадке, оказавшихся в опасности. Он должен был его выполнять не только ради самих детей, но и из почтения к памяти упрямого бакалейщика, вопреки многим тяготам сумевшего благодаря своей дотошной, грубой настырности справиться со всеми требованиями, что выпали на его долю. Нет, Марсия в корне неправа: трудно было бы увильнуть от своих обязанностей более скверным образом, чем если бы он сорвался с места и поехал к ней в Поконо-Маунтинз.
Где-то вдалеке зазвучала сирена. Он слышал теперь сирены то и дело, днем и ночью. Это не были сирены воздушной тревоги — те гудели только раз в неделю, в субботний полдень, и не столько внушали страх, сколько успокаивали, как бы говоря, что город готов ко всему. Нет, это были сирены машин "скорой помощи", забиравших полиомиелитных больных и доставлявших их в больницы, машин, которые ехали с пронзительным воплем: "Прочь с дороги — жизнь человека висит на волоске!" В нескольких больницах города недавно кончился запас "железных легких", и тех, кому срочно нужны были аппараты искусственного дыхания, везли в Белвилл, в Карни, в Элизабет. Ему оставалось только надеяться, что "скорая" едет не в Уикуэйик, не за кем-то из его ребят.
До него уже доходили слухи, что, если эпидемия усилится, все городские спортплощадки могут закрыть, чтобы дети меньше контактировали друг с другом. По идее такие решения должен был принимать департамент здравоохранения, но мэр Ньюарка не считал нужным без крайней необходимости нарушать летний распорядок жизни городских детей и оставил окончательное слово за собой. Он делал все возможное, чтобы успокоить родителей, и, как писали в газете, побывал в каждом из городских округов, рассказывая, какие меры принимают власти, чтобы регулярно вывозить грязь и мусор с общественных и частных территорий. Мэр напоминал жителям, что мусорные баки должны быть плотно закрыты, что в рамках кампании "Прихлопни муху" надо постоянно следить за состоянием оконных и дверных сеток, что мух, переносящих заразу, надо убивать, если они через открытую дверь или не защищенное сеткой окно влетают в помещение. Было решено вывозить мусор через день, а санитарные инспекторы, обходя жилые районы и проверяя чистоту улиц, должны были для поощрения противомушиной кампании раздавать мухобойки бесплатно. Стараясь уверить родителей, что все под контролем и опасность в целом невелика, мэр в своих выступлениях перед ними подчеркивал: "Спортплощадки по-прежнему будут открыты. Нашим городским детям летом они необходимы. Компании, занимающиеся страхованием жизни — "Прудсншел" в Ньюарке и "Метрополитан лайф" в Нью-Йорке, — в один голос твердят, что свежий воздух и солнце — главное оружие против болезни. Дайте детям побольше солнца и свежего воздуха на спортплощадках — и никакой микроб долго не протянет. А самое главное, — говорил он слушателям, — поддерживайте чистоту у себя во дворах и в подвалах, не теряйте голову, и скоро мы увидим, как эта напасть сойдет на нет. И бейте мух без пощады! Вред, который они наносят, переоценить невозможно".