Лейтенант щелкнул двумя пальцами, подбирая нужное слово.
— Экстерьер! Ты должен обладать определенным экстерьером, поэтому вся старшая, самая богатая, часть офицерства сразу отпадает. Слишком большие у них животы и слишком побитые молью рожи. В смысле — алкоголем, я хотел сказать.
— Но с меня никаких денег не требовали, Тедди!
— Не требовали, потому что заплатили вперед…
Теперь уже задумался Джек, он сидел и смотрел в окно на проносящиеся мимо кусты.
— Кажется, я начинаю понимать, почему она приговаривала, что мне теперь, наверно, придется голодать. Но я как-то не обратил внимания… Мне было так хорошо…
Они помолчали, каждый по-своему переживая это событие, потом лейтенант посмотрел на Джека и сказал:
— Слушай, ты можешь оказать мне небольшую услугу?
— Конечно, Тедди. Что нужно сделать?
— Я хочу, чтобы медведя ты временно забрал к себе, а как стемнеет, я его у тебя заберу.
— А зачем эти сложности?
— Потому что неприлично, если командир взвода и вдруг с плюшевым медведем. Не по-геройски как-то.
— Ты стесняешься, что ли? Ты — боевой командир, человек, в котором я уверен в бою на все сто процентов. Ты что, Тедди, думаешь, медведь изменит чье-то отношение к тебе?
Лейтенант посмотрел на Джека испытующе — не смеется ли тот, но Джек был совершенно серьезен.
— А ведь ты прав, приятель. Тебя-то за твои куриные пристрастия никто за смешного не держит, ведь все знают, что Джек — надежный парень, — произнес лейтенант, глядя на петляющую между кустов дорогу. — Согласен, Джек, сам пойду с медведем. В конце концов, лейтенант Хирш имеет полное право на личную жизнь и маленькие слабости, вроде печенья с молоком и плюшевого медведя.
— Бери выше, не просто медведя, а трофея за отличную стрельбу.
Прильнув к щели между створками ангара, старшина Тильгаузен внимательно следил за лейтенантом Хиршем, который явился в парк после завтрака и прохаживался по пыльному двору эдаким гоголем, что для ремонтников являлось плохим знаком.
Это означало, что лейтенант Хирш задумал какую-то подлость для них, вроде замены всей ходовой части или переадаптации цифровой системы наведения, что могло стать для них двухдневным непрерывным геморроем. Геморроя механикам совсем не хотелось, вот почему старшина Тильгаузен прятался в ангаре, надеясь, что Тедди остынет и уйдет пить свое молоко.
— Грапс! — произнес в рацию старший механик.
— Ну? — отозвался Грапс.
— Подойди к нему и выясни, чего он хочет.
— Я уже подходил и спрашивал. Он вас ищет, сэр.
— На кой?
— Не говорит. Подай старшину, и все тут. И не уходит, зараза…
— Не уходит, — согласился Тильгаузен, наблюдая за лейтенантом. Затем отключил рацию и, вздохнув, понял, что придется «сдаваться»: в парке у него было много дел и все они стояли, пока он прятался от Тедди.
Нарочито громко щелкнув запором, старшина включил подачу, а когда створы открылись, решительно вышел во двор, как будто не сразу заметив лейтенанта Хирша.
— О, Берти! — обрадовался тот и побежал навстречу старшему механику.
— Привет, Тедди… — бросил тот на ходу, всем видом показывая, что страшно занят и никому не может уделить ни одной минуточки.
— А я тебя тут давно выслеживаю, а твои гнусы твердят, что ты из города не вернулся, типа у тебя там баба! Я смеялся до слез!
— Почему это? — спросил Тильгаузен, останавливаясь и сразу теряя весь свой деловой вид.
— Что почему?
— Почему ты смеялся до слез?
— Ну, Берти Тильгаузен и бабы — это невозможно представить.
— А что я, по-твоему, Тедди, педик, что ли?
Беседа вдруг приняла совершенно иной оборот, нежели тот, который планировали и Тильгаузен, и Хирш.
— Нет, Берт, я ни о каких педиках не говорил, я сказал: ты и бабы — смешно. В том смысле, что тебе железки важнее всех баб, а не то, чтобы ты очень старый, понимаешь?
Сказав все это, Хирш перевел дух и по выражению лица главного механика понял, что допустил небольшую оплошность. Ну, или завалил всю беседу, поскольку лицо Берта Тильгаузена пошло пунцовыми пятнами.
— Знаешь, Тедди, я бы не хотел обсуждать с тобой свою личную жизнь…
— Так я не за этим сюда пришел, Берт! — спохватился Хирш. — Я же к тебе по делу, честное слово!
— Ну и что у тебя за дело? — спросил старший механик.
— Я хочу поговорить о моем «грее».
— А что о нем говорить, Тед? Машина в полном порядке, заряжена, смазана, покрашена. Какие проблемы-то?
От второго ангара Тильгаузену активно жестикулировал Грапс, но тому сейчас было не до него.
— Давай вернемся к главному ангару, из которого ты неожиданно появился, и я тебе все покажу.
— Ну давай вернемся, Тед. Надеюсь, ты скажешь мне умные вещи, а не как обычно.
— Я никогда не треплюсь, Берт! — возразил Хирш.
— Почти никогда, Тед, — парировал тот.
— Хорошо, пусть «почти», но в этот раз я пришел по делу.
— Хорошо, что ты хочешь?
— Открой ворота, и я все скажу…
— Ну изволь…
Переносным пультом Тильгаузен включил привод, и огромные створы разошлись в стороны, обнажая ряды запасных опор, пушек, приводных механизмов и тяг главных манипуляторов.
— Ну и что, Тедди? К чему тебе эта выставка?
— Выставка ни к чему, Берт, но вон та оглобля в правом дальнем углу очень привлекает мое внимание…
Старший механик из-под руки посмотрел на запыленный угол и понял, что имеет в виду лейтенант Хирш.
— Тедди, этот «гаусс» очень старый, а к твоей машине пушка не имеет никакого отношения.
— Почему не имеет, Берт? — не согласился лейтенант, который уже несколько месяцев присматривался к этой пушке. Сначала только теоретически, ведь полновесный «гаусс» на его машине не помещался ни по каким нормативам, но после того как Хирш увидел в бою кроху-«таргара» с пехотными гранатометами на подвесках, поначалу неясная мысль стала сформировываться с необычайной четкостью и ночью, после двух пачек печенья и полутора литров шестипроцентного молока, сформировалась окончательно — в деталях.
— Это для тебя совершенно левая железка, Тедди.
— Не левая, у нее с моей пушкой одна база.
— База-то, может, и одна, только у нас этот «гаусс» на балансе числится. Он к нам по недоразумению попал, потому что прилагался к зенитным башням стационарной установки, понимаешь?
— И что?