– Совершенно верно, – отвесил ей полупоклон князь Беневентский. – Он панически боялся оказаться в руках у казаков, поэтому начал зачитывать письма от Наполеона. Одно было получено 8 февраля, другое – 16 марта. Смысл обоих сводился к следующему: императрица с сыном должны покинуть Париж, если им будет угрожать опасность быть захваченными австрийцами. Цитата: «Если неприятель приблизится к Парижу настолько, что сопротивление станет невозможным, отправьте регентшу с моим сыном по направлению к Луаре… Помните, я предпочитаю, чтобы римский король утонул в Сене, но не попал в руки врагов Франции!»
Жозефина тихо ахнула.
– Да, после этого уже никто не спорил, – сказал Талейран с такой глубокой печалью в голосе, что она не могла не показаться наигранной.
– Так что же… – пробормотал Жозефина. – Вы хотите сказать, что все погибло? Нам остается только ждать, когда казаки войдут в Париж и… перережут нам горло?
– Ну зачем так трагично, дорогая Мадам? – с укором произнес князь Беневентский. – Император Александр – европейски образованный человек и красивый мужчина. Уверяю вас, казаки никому из нас не страшны. Мы должны понять, что наступил конец одной эпохи, но он знаменует начало другой. Нам придется преклонить колени перед другим королем – Людовиком Восемнадцатым…
И снова эта пауза, снова эта напряженная искра в холодных серых глазах…
Мадам опустила голову на руку и даже не простилась с князем Беневентским.
Он вышел – очевидно, так и не дождавшись того, что хотел услышать.
Хотел? Или опасался? Почему мне кажется, будто он доволен молчанием Мадам? О чем же она не сказала?!
Пока не понимаю. Поговорю осторожно с Моршаном, с Клер де Ремюза – может быть, они что-нибудь поймут?
Боже, боже! Совершенно забыла о нашей трагедии: мы брошены, мы покинуты, мы не можем смотреть без страха в завтрашний день!
Казаки, боже… Татары! Они все татары! И насилуют, как я слышала, всех женщин без разбора, старых и молодых. Я не молода, но и далеко не стара еще! Минует ли меня чаша сия?..
Между прочим, у меня еще ни разу не было любовника – не француза. Интересно в связи с этим вот что: может мужчина, который тебя насилует, считаться твоим любовником?..
В нашем квартале чувствуется немалое напряжение. Да, газетка из мусорного ящика, увы, не соврала: убит уже второй антиквар. Морис в шоке, хотя и пытается скрыть свое состояние: у Марины последний экзамен! Завтра она станет законченным юристом, однако ее мужу не удастся поприсутствовать при этом событии: ему надо срочно лететь в Стамбул. Вообще Морис довольно часто ездит в командировки по всему свету: то в Пхеньян, то в Киев, то в Вену, мотается по делам своей компании туда-сюда, иногда на пару-тройку дней, иногда и даже утром уезжает, вечером возвращается. Правда, его последнее время щадили, как «молодого отца», а теперь папочке пора впрягаться в работу. Мы с Маришкой не ропщем: пусть отвлечется от домашней суматохи, от Лизочкиного кувыканья, от рваных ночей, а главное, от этих необъяснимых преступлений, которые так угнетают всех жителей и посетителей квартала Друо. Вдобавок Париж в последние дни стал необычайно грязен. Мусорщики все еще бастуют. Как-то спасти положение пытаются бригады добровольцев, призванных отчаявшейся мэрией, однако их действия носят спорадический характер. То уберут, то нет. Около одного подъезда очистят мусорки, мимо другого почему-то проедут. Их машина в шесть утра поднимает такой грохот под окнами, что будит всех. Поскольку для меня это время кратковременного и долгожданного отдыха, я злюсь страшно, ругательски ругаю забастовщиков, которые явно с жиру бесятся, неведомо, почему они недовольны своей жизнью, вот в Россию бы их, хотя бы на месячишко, – мигом оценили бы, в какой превосходной стране обитают, как здесь заботятся о людях труда!
С отъездом Мориса мы с Маришкой резко расслабляемся, в том смысле, что перестаем готовить. Мы обожаем китайскую кухню, а Морис ее терпеть не может. И когда он уезжает, мы питаемся только из китайского ресторанчика. Их тут море: чуть ли не на каждой улице, поэтому они очень дешевые. К примеру, мой любимый рулет «Printemps», то есть рулет «Весна» – море зелени, пророщенных злаков и чуточка куриного мяса, завернутые в белый капустный лист, – стоит полтора евро, а пакет потрясающих, воздушных рисовых лепешек – вообще пятьдесят евросантимов. Такие же смешные цены и на креветки, и на мясо в сладком соусе, и на овощи, и рис с кукурузой и горошком, и на прочую продукцию. Дело не в дешевизне, конечно, а во вкусе! Но и народу в «китаезах», как мы с сестрой называем эти ресторанчики, в обеденное время, начиная с полудня, достаточно. Именно поэтому без четверти двенадцать я, как ошпаренная, вылетаю из дома (с Лизочкой осталась неумытая, заспанная маманя) и мчусь к ближайшему «китаезе», чтобы обеспечить нам с сестрой пропитание. Успеваю в самую тютельку: только что в ресторанчике было пусто, а за мной мгновенно выстраивается очередь. Беру четыре рулета, две порции равиолей с креветками, еще рис для Маришки, два пакета лепешек и пробираюсь к дверям. Теперь надо забежать в булочную за багетом, а потом обеспечить нас с сестрой сладким: в ближайшем продуктовом магазинчике «Франпри» купить тортик «Браунис» – нечто шоколадное, с орешками, пропитанное сиропом, тающее во рту, отдаленно похожее на торт «Прага», только бесконечно вкуснее!
Я уже почти добралась до дверей, когда рядом раздается:
– Бонжур, мадемуазель!
Голос мне знаком. Оборачиваюсь… Да и лицо знакомо тоже. Мой галантный спаситель, самоотверженный поедатель газет, стоит в своей залихватской позе – руки в карманы, совершенно как в прошлый раз. Вот только его серо-зеленые глаза, которые я помню смеющимися и лихими, сейчас очень серьезны.
– Бонжур, месье, – бормочу я, отчего-то вдруг смущаясь и в оправдание выставляя перед собой свои пакеты с китайской едой. – Извините, я…
– Вы спешите, понимаю, – говорит он. – Однако все-таки прошу вас задержаться на несколько минут. Поверьте, никогда не стал бы обременять вас своим присутствием, когда бы не крайне важное дело.
Его слова, как и вообще все на свете, я воспринимаю в соответствии со своим комплексом: то есть я такая унылая уродина, что он ни за какие коврижки и близко ко мне не подошел бы, когда бы не смертельная нужда.
Понятно… Ну и какая ему во мне может быть надобность?
– Отойдемте, прошу вас, – говорит он, цепляя меня под локоток и буквально оттаскивая к свободному столику. – Может быть, кофе?
– Нет, нет, я же говорю…