— Не седан это, — строго поглядел на нас следопыт, не вставая с колен.
Мы согласились с ним кивками голов.
— Джип это. Или кроссовер.
Да-да! Мы же не дурни, не тяни.
— И не «Нива». — Не дожидаясь вопросительных взглядов, черноногий пояснил: — Тут колея шире. А вот что точно — не скажу. Был бы справочник — сказал бы абсолютно точно.
Мы ехидно заухмылялись: «Хитер, подлец, справочник ему дай, со справочником кто угодно скажет». Штанга, Костя, сдох бобик, спились черноногие. Белый человек опять победил дикаря, Киплинг форева!..
— А если не абсолютно точно, а на девяносто девять и девять десятых процента — оставлю на «вдруг», — то это «Шевроле-Нива», — невозмутимо продолжил Кастет, и мы сразу ему поверили.
А как нам не поверить, если у нашего Лунева под окнами стоит такая же машина, последнего итальянского дизайна. Работающая, кстати, как мои новые часы «спидмастер», и вылизанная рукастым хозяином, работником автосервиса, от переднего бампера до колпака запаски.
Надо принимать решение.
Несмотря на то что для себя решил еще в диспетчерской, вот тут я все же остановился для последнего взвешивания. Привычка у меня такая есть: после череды некоторых печальных случаев я делаю паузу перед запуском двигателей и отрыва от площадки. Проверяю важное: «А не дурак ли я?» Много времени это не занимает, а способствует. Наверное, это и называется мудростью. «Крепнет она у меня с годами», — подумалось одновременно с тем, как рука машинально помяла перебитый нос.
Мы находились почти на высшей точке пологой возвышенности.
На юг текла огромная река и шла «главная дорога» нашего перспективного или не очень пути на сегодня. На одной стороне грунтовки, восточной, сплошной сосновый бор кронами гасит солнце так, что подлеска практически нет. Дорога просматривается недалеко, метров на триста в обе стороны, обзору мешают повороты. На запад наш замок — глядите, как красуется, если обойти кусты.
О! Оживший грузовик катит из ворот, наши за ништяками погнали. Ай, как хорошо!
— Миш, скажи, насколько близко можно к роще подобраться на машине?
— Не очень. — Гоблин через бинокль разглядывал добытую технику. — За огороды заедут метров на двадцать — и встанут… потом канава или арык. Так что пешком потаскают, ничего, не облезут. Если уже разделали. — Он вернул бинокль в футляр и добавил с сожалением: — Кузов сдуру измажут.
Так. Потом они поедут за топливом, там, правда, дорога есть, но… пока бочки загрузят, пока выгрузят. Потом взбудораженный радист включит сирену во всю глотку — и машину просто так в гараж загнать не даст, будет ковыряться плотно, азартно и мелочно. Нет, долго ждать, уже стемнеет.
— Пошли.
Мужики обрадовались, обманчиво разгладились, хотя на самом деле напряглись, собрались. По большому счету, мы получили то, к чему так долго готовились на своих «детских пострелушках для взрослых бездельников», не западая на вынужденно краткие «бои в городе», а предпочитая сложные и нудные лазанья по бесперспективным деревням и травмоопасные многодневные поединки на развалинах убитых в перестройку заводов. Получили и испугались. Никто не говорит об этом, но все думают. Одно дело… Я больше не войду в дискуссию с перечитавшими, да не служившими, пробовал. Пробовал мысленно давать фору молодым, как высоко адаптивному слою. Но, вспоминая армию, сам разрушал все допуски. Недаром в войска берут восемнадцатилетних: никто, кроме них, не способен так легко умирать по приказу, люди взрослые уже думают и боятся не просто, а капитально, вдумчиво. Казалось бы, ну молодые-то… Однако не торопитесь с выводами, вспомните лица молодых сразу после попадания в учебку. Растерянность и страх. Фатальная растерянность «переброса», которая начинает проходить лишь через месяц. А ведь армия по-прежнему находится в нашем мире.
Так что тут все испугаются.
Ладно, отставить рефлексии, надо дело делать — идти и искать. Конечно, ждать машину можно и в засаде, вполне удобное место. Только что это даст? Дождемся, но как определить, кто такие едут в кузове и какой у них потенциал тревожности? На ходу? Может, сразу и пальбу открыть? Можно. Только пусть этим занимается Бероев с подчиненными, это не наше.
Конечно, в голове все еще живет инерционный, взлелеянный цивильной средой соблазн превратить разведвыход в прогулку по роскошной лесной дороге. Но так не будет. Мы теперь — сталкеры, и наша главная доблесть есть любопытство. Мне проще, я журналист, а это свойство имманентно древней профессии.
Любопытство — двигатель разведки. Помню, на срочной нас, молодых еще сержантов, собрали в актовом зале полка, где начальник особотдела дивизии прочитал нам вводную лекцию по разделу разведкурса «Противодействие разведке». Самое заповедное он нам преподнес примерно так: «Знаете ли вы, что страны Скандинавии считают, что у нас тут стоит всего лишь отдельный батальон связи. Однако если они захотят узнать, что тут на самом деле на полигонах ворочается, то уже через месяц они будут знать все! И никто и ничего не сделает, и ничего нельзя будет спрятать. А поэтому главная задача контрразведки такова: надо сделать все, чтобы противник не захотел узнать. Если решил узнать — узнает».
Поэтому — любопытство. Причем любопытство не праздное, не диванное. Не ленивое. Увидел битые окна дома — захотел влезть. Увидел людей — захотел послушать. Это склонность, и это планида. Аналогично у летчиков-истребителей в рефлексах всегда побеждает хищный — «догнать и убить». Не разбираясь: по большому счету, для сдерживания начальство есть, выпустили кречета в воздух — так не пеняйте за голубя. Базовые склонности специальностей.
А отсюда надо уходить или вставать в укрытие. Не то это место, чтобы всей бандой красоваться посреди дороги: видимость по трассе маленькая. Хорошо если поедет дизель — глядишь услышим. Современные же «инжекторы» работают почти беззвучно: опомниться не успеешь, как из-за поворота машина вылетит. И вообще надо привыкать жить иначе, в страхе без страховки. Со временем страх трансформируется в привычную алертность, наработаются практики и привычки. Но сейчас еще рано об этом говорить, как и пытаться прогнозировать. Мир — неизвестен, какие опасности ждут впереди — неясно.
Шли по-вьетнамски, парами, уступом по разным сторонам дороги, у всех помпы на груди. Целый отряд, а все едино — напряжно. Что за существа, кроме тех, что нам привычны, водятся в этом лесу и в этой реке, что за люди катаются тут сломя голову, стреляя из нарезного по редчайшим дорожным знакам? У меня нет декадентской склонности к ожиданию огульной сволочизации при сбросе оков, исторический опыт такой тенденции не проявляет. Аналогии с площадными протестами и погромами во время последних «верблюжьих» революций, когда крышу рвет у всех, здесь, пожалуй, не проходят: «революционные люди» хотят переделить уже поделенное и выкатить власти весомую предъяву, кидая друг в друга урнами. Но тут ни власти, ни поделенного еще нет.
— Интересно, а арабов сюда занесло? — на ходу спросил я у Кости.