О, проклятье, проклятье всем мужчинам, их коварству!.. Не единожды с тех пор, как живет на земле род людской, срывался этот вопль с женских уст, но, наверное, ни разу он не был исполнен такой горечи и возмущения!
О, как она была права! Как все угадала! Лючия в гневе заломила руки. Конечно, при чем тут пунктуальность князя? Пунктуальность русского – чушь, чушь какая! Да он нарочно заманил ее на лед. Он и впрямь подталкивал ее к торосам и опасным промоинам в надежде, что она провалится в воду, а нет, так хоть ногу подвернет или сломает. По его все и вышло. Князь хотел, чтобы у него была приличная причина не являться на бале с молодой женой. Почему? Стыдился ее? Опасался, как она воспримет осуждающее лю бопытство собравшихся? Или боялся, что она узнает: Александра Казаринова, родовитая княжна, была всего лишь ставкой в азартной игре, и эта ставка выиграла?
Всякая причина была по-своему извинительна, но не всякая заслуживала прощения. Князь не считался со своей женой, она для него не существовала! Лючия обхватила себя за плечи – озноб бил все сильнее, – да так и обмерла. Все не то, не так! Напротив – он слишком с ней считается! Он боялся ее присутствия на балу. Откроется их венчание, для тайны коего одна причина – любовь, а тут обиженная супруга и закричит, мол, муж вовсе меня не любит, у него открытые шашни с крепостной полюбовницей! Конечно, в железо князя за сие не закуют, а все-таки для человека, который столь блюдет свою пресловутую честь, это урон большой. И, возможно, при сем признании условия пари не будут считаться исполненными. А уж сколько веселья доставлено будет Наяде Шишмаревой-Лихачевой, когда она узнает, что князь у нее, продав собачью свору, собственного сына выкупал… О, конечно, Извольский готов на все, чтобы жена не оказалась на балу – но под благовидным, приличным предлогом.
Черта с два! Лючия в ярости ударила кулаком в бархатное сиденье. Еще один мужчина, который хочет вылепить ее жизнь и смерть по своей воле? Фессалоне, потом Лоренцо Анджольери, Чезаре с его гнусавым голосом – теперь этот русский медведь? А вот не будет этого! Не будет!
Она вцепилась в ворот платья спереди и дернула с такой силой, что тесемки на спине лопнули – и она вылупилась из мокрой, слипшейся одежды, как из скорлупы сваренного вкрутую яйца. Рубашка, мокрая насквозь, тоже была содрана и брезгливо брошена на пол кареты, а Лючия навертела прямо на голое тело все меха, которые были в изобилии набросаны вокруг.
Нет уж, нет! Она не подыграет князю. Ей уже гораздо теплее, а в имении сразу в горячую воду, снова одеваться – и к графу Лямину. Извольский узнает, что нельзя безнаказанно вертеть Лючией Фессалоне, даже если ей и взбрела блажь притвориться Александрой Казариновой. Она появится на балу, произведет там фурор своим прибытием – и князь поймет, что не столько он все это время лгал, сколько сам был обманут.
И снова мстительный пожар зажегся в ее крови, а сверху грели меха, так что к тому времени, как копыта коней застучали по мерзлой, плотно убитой земле, Лючия уже вполне согрелась и никакая горячая вода ей была не нужна.
Ее встретили, кричали, про ванну, баню, про постель, водку…
– Одеваться! – скомандовала она. – Быстро!
Столпившаяся дворня разлетелась с ее пути, как ворох сухих осенних листьев. Слуги знают: если господа говорят таким голосом, лучше не мешкать с исполнением, не попадаться под горячую руку! И только одна тонкая, невысокая фигурка бесстрашно преградила путь разъяренной барыне и твердым голосом произнесла:
– Извольте ванну брать, сударыня.
– Чт-то? – запнулась Лючия. – А ну, с дороги. Не то… не то продам с торгов, засеку до смерти!
Ульяна (разумеется, это была она!) сузила глаза:
– Не продадите. Я ведь вольная, сами знаете.
– Вольная?
Горячая волна ударила в голову. Ну конечно, князь не хотел, чтобы его сын рос крепостным. Мало ли какие превратности судьбы… Откупил Ульку, значит, у Шишмаревой-Лихачевой и дал ей волю. Ну, теперь им и правда нужно поскорее избавиться от бедной Александры! Нет, надо держаться от Ульки подальше. Еще подсыпет чего-нибудь, ведьма. Нет, не успеет! Лючия радостно усмехнулась. Не успеет! Зато она успеет сказать сопернице все, что о ней думает.
– Оч-чень хорошо! – засмеялась Лючия. – Ванна мне уже не нужна, и без того жарко. Пошли, поможешь мне одеваться.
И она полетела в свою гардеробную, вцепившись в руку Ульяны и волоча ее за собой.
– Господи! – в отчаянии воскликнула та. – Но ведь князь не велел!..
– Не велел? – остро глянула через плечо Лючия. – Это еще почему? Неужто боится, что мне станет известно про пари? Да я и так знаю!
– Откуда?! – выдохнула Ульяна – и осеклась, но Лючия уже поняла эту обмолвку и мрачно кивнула: в точности все так, как она предполагала, и Ульяна, конечно, посвящена во все дела своего знатного любовника.
– Вы не должны… – забормотала вдруг Ульяна. – Не думайте о нем плохо! Он бы и без того к вам присватался, только думал, что прежде перебеситься надобно… А тут черт попутал в этот спор ввязаться, ну и…
– Перебеситься? – расхохоталась Лючия. – Отличная задумка! И с кем же он хотел перебеситься? Не с тобой ли?
Ульяна с такой силой выдернула из ее руки свою ладонь, что Лючия даже оступилась и невольно обернулась.
– Да вы что, барыня, белены объелись?! – выкрикнула Ульяна дрожащим голосом. – Побойтесь бога! Вы же знаете, что я сестра ему!
***
Лючия только и могла, что хлопнула глазами, – изумление отняло силы.
– Как – сестра? – переспросила, едва шевеля онемевшими губами.
– Да так! Будто не знаете, что батюшка князя мою мать любил и десять лет ее пытался откупить у госпожи Шишмаревой-Лихачевой, а когда я родилась… Да о чем говорить! – прервала себя Ульяна. – Вы ведь об этом не хуже моего знаете!
– Знаю? Откуда мне знать? – пробормотала Лючия.
– Как откуда? Да ведь когда князь увез меня, раненую, из Шишмаревки, я уж богу душу отдавала, и он заехал в Казариново, чтоб ваш домашний лекарь мне помощь оказал. Да вы же сами… – Ульяна задохнулась, и Лючия с оторопью увидела, что та едва сдерживает слезы. – Вы же сами врачевали мои раны и говорили, что ежели женщина другой женщине способна отрезать сосцы, ей за то мало на лбу выжечь раскаленным железом клеймо «Зверь».