– Плыви куда хочешь! – а Пьетро не знал, куда он хочет плыть. Гондола бестолково рыскала между Лидо и Венецией, то плутая в лабиринте каналов, то вновь выходя покачаться на морских волнах, и мерный плеск весла заглушал шепот в каюте.
– Не смей больше убегать от меня. Никогда. Слышишь?
– Я не виновата. Я не хотела…
– Не говори. Я знаю. Чезаре мне все рассказал. Не вини его.
– Нет, конечно, нет. Я знаю, он тебе предан, он любит тебя!..
– А я люблю тебя.
– О… нет. Не надо, не смей надо мной смеяться!
– Бог с тобой! Если тут кто-то и смешон, то один лишь я.
– Почему?
– Потому что люблю тебя. Лючия…
Она только вздохнула в ответ. Но не глубоко, а так, слегка. Глубоко вздохнуть было невозможно, столь близко они с Лоренцо были прижаты друг к другу в тесной, теснейшей каютке. Оба лежали на боку, оба были совершенно голые, и Александра невольно улыбнулась, вспомнив, каким мучением было содрать с себя насквозь мокрую, отяжелевшую одежду под неумолчное ворчание выловившего их из воды баркайоло, мало что понявшего во всей этой истории, кроме прописной истины: третий лишний. Вот он и стоял себе на корме, то напевая, то бормоча что-то под нос, то умолкая, в то время как Лоренцо и Александра лежали на боку, лицом друг к другу, медленно согреваясь и оживая.
Сперва они были такие заледенелые, что даже не чувствовали друг друга, но прошло время, и Александра уже начала ощущать тепло его колен, и живота, и груди. У Александры замирало сердце от этих прикосновений… как и от слов Лоренцо:
– Если бы сейчас здесь оказался священник, я бы заставил его обвенчать нас прямо в гондоле.
– Прямо в гондоле?! Но мы… мы не одеты для свадьбы.
– Да. Мы, мягко говоря, не одеты для свадьбы. Зато мы раздеты… очень удачно.
Лоренцо чуть приподнялся – так, чтобы лечь меж бедер Александры. Они оказались прижаты друг к другу еще крепче, и коралловые бусинки ее сосков уперлись в его розовые, мгновенно напрягшиеся горошинки.
– О боже, боже мой…
– Что ты?
– Не знаю. Мне страшно. Мне страшно власти, которая у тебя есть надо мной. Я хочу привязать тебя к себе, приковать цепями, чтобы ты больше не могла исчезнуть, оставив меня изнывать в тоске. Чтобы ты не могла торжествовать надо мной!
– Я?! О нет, нет. Ну что ты говоришь! Это я вся в твоей власти.
– Правда?
– Да.
– Правда? Телом и душой?
– Да. Телом и… о… о боже.
– Тебе больно?
– Нет. Мне… божественно.
– И так? И так?
– Да, да! Ну еще, еще.
– Ты моя?
– Tвоя.
– Ты моя, Лючия?
Она только на миг задержала дыхание, почуяв неуверенность в его голосе. Может быть, сказать сейчас?.. Но разве можно остановить его, прервать эти восхитительные блуждания рук по ее телу, это медленное, с ума сводящее проникновение его – в нее.
– Ты моя, Лючия?
– Да, да…
И он восторжествовал над ней – как мог это делать только он. Только он… когда лежал в ее объятиях.
Лючия качалась на качелях. Качели поставили чуть не над рекой, на обрыве. «Как в Казарине», – улыбнулся князь Андрей в ответ на ее недоумевающий взгляд. Понятно, значит, в имении Александры были такие качели, и она любила рисковать…
Конечно, иначе, чем игрой со смертью, назвать эту забаву Лючия не могла. Немыслимым казалось вообще усидеть на этой зыбкой перекладине, держась всего лишь за веревки, и Лючия оттягивала «удовольствие», сколько могла. Но она не могла видеть этого недоуменного, мальчишески обиженного выражения в глазах мужа: ведь он хотел порадовать ее! – а потому, поручив себя заботам святой Мадонны, все-таки села на птичью жердочку, вцепилась в веревки и даже сумела выжать улыбку на похолодевших губах.
Князь Андрей, стоя за ее спиной и пятясь, сильно потянул на себя качели, толкнул… Лючия до крови прикусила губу, чтобы не позвать на помощь… снова толкнул – и Лючия вознеслась над обрывом, замерла, вернулась, вновь полетела, что-то крича, а может быть, и не крича, потому что перехватило горло.
В первые мгновения казалось, что она свалится с качелей и рухнет в синие волны или расшибется о землю, но как-то вдруг Лючия поняла, что воздух и движение держат ее крепче крепкого. Она даже и не заметила, когда страх прошел, оставив только потрясающее, невыносимое, до слез, до крика, ощущение свободы и счастья. Теперь она ничего не слышала, только как гудит, стонет просторный воздух вокруг, ничего не видела, кроме мощного колыханья темно-зеленой каймы противоположного берега и летучего, ослепительного сверканья реки…
Лето было в разгаре – медовое лето ее жизни! Все, что произошло с Лючией в России, можно было сравнить с одним случаем. Они много ходили с князем по имению и окрестностям – русские вообще много ходили пешком, сначала к неудовольствию Лючии, ведь она без привычки быстро уставала, а потом к восторгу, потому что округа была прекрасна. Итак, один раз, загулявшись среди золотистого солнца, легких теней и зеленых берез, они по тропинке вышли к плетню, за которым виднелся огород и стоящие там колодки пчел посреди кудрявой огородной зелени. Лючия остерегалась восклицать и спрашивать, что это за домики и что за мухи вокруг них летают.
– Возьмем сотов, – предложил князь Андрей и полез через плетень, окликая пасечника.