Они же, английские лорды, придумали и неофициальный титул «Великий Охотник» – унаследовать его, получить от монарха или попросту купить было невозможно, лишь заслужить меткой и удачливой стрельбой признание в крайне узком кругу Великих.
Охотники становились Великими по-разному.
Лорд Демфри, четвертый виконт Спеллоу, объездил весь мир: стрелял львов в Африке и тигров в Индии, выслеживал ягуара в жаркой амазонской сельве, мерз на Шпицбергене, подстерегая полярного медведя. Живи он лет на сто позже, гринписовцы и прочие защитники всего живого впали бы в ступор при виде гостиной виконта, увешанной чучелами голов самых редких животных… И установили бы бессрочный пикет у ворот родового замка.
Но можно было стать Великим Охотником и не уезжая в далекие страны, и даже не особенно удаляясь от родного поместья. Один из величайших стрелков Англии лорд Малмсбери за сорокалетнюю охотничью карьеру сделал 54 987 выстрелов и добыл 38 934 птицы – куропаток, фазанов, ржанок и куликов.
Но эти цифры меркнут перед достижениями другого Великого Охотника, маркиза Рипона, настрелявшего за долгую жизнь 556 813 трофеев. Удачливого маркиза, надо полагать, гринписовцы просто-напросто линчевали бы.
Встречались среди Великих Охотников и дамы. Крайне редко, но встречались. 31 января 1923 года герцогиня Бедфордская, истратив 366 патронов, добыла 273 фазана – и оказалась в охотничьем пантеоне славы.
В двадцать втором веке охота в Европе стала развлечением не просто богатых людей – крайне богатых. Но даже они не могли проводить недели, месяцы и годы, кочуя по частным охотничьим угодьям, подобно лорду Малмсбери или маркизу Рипону. Попросту не осталось нужного количества угодий, не говоря уж о «зеленых», усиленно радевших о горестной судьбе подстреленных зверюшек и птичек и проталкивавших природолюбивые законопроекты через парламенты и меджлисы…
Ныне в подавляющем большинстве жители европейских стран и Анклавов, именовавшие себя охотниками (то есть, по определению, люди далеко не бедные), стреляли по живой дичи три-четыре раза за всю жизнь, – и не в Европе, разумеется, а в далеких уголках Крайнего Севера и в прочих отдаленных местах, пощаженных экологическими катастрофами и «зелеными» законодательными актами. За эти туры платили баснословные деньги, к ним долго и тщательно готовились и вспоминали о них многие годы. А в остальное время пробавлялись охотой виртуальной, благо компьютерные симуляторы позволяли имитировать с полной достоверностью хоть африканское сафари, хоть отстрел неведомых чудовищ в джунглях далеких планет. Естественно, при таких условиях, охотнику стать Великим трудно, практически невозможно.
Так было до Дня Станции. А после него об охоте как о спорте говорить не приходилось… Там, где сохранилась хоть какая-то съедобная живность, ее стреляли и добывали иными способами, наплевав на все «зеленые» законы, отмененные жизнью. Не спорта ради стреляли – ради выживания.
…Виртуальный двойник генерала Кравцова ничего не стал мне рассказывать о знаменитых стрелках былых времен – информацию о них позже я почерпнул сам в Сети, по запросу «Великие Охотники».
Генерал сразу перешел к сути. К рассказу о человеке, сумевшем-таки в наши нелегкие для охотников времена стать Великим. О Мухаммате-Абу-Гастоне-Анри-Хасане аль-Луаньян аль-Кампе-Флош аль-Барсет – близко знавшие Великого люди заменяли эту пышную гроздь имен уважительным прозвищем Эфенди.
Предки Эфенди жили в Южной Франции не одну тысячу лет. Уже в эпоху Крестовых походов род графов де Луаньян, сеньоров Кампе-Флош и Барсет, считался древним. Еще в римских хрониках упоминались его представители (носившие в то время другие родовые имена). На берега Луа накатывались волны Великого переселения народов, менялись державы, к которым относились те земли, не раз сменились язык и религия, – и лишь владетели Луаньяна оставались те же, всегда на удивление вовремя переходя на сторону пришельцев-победителей.
Графы де Луаньян в десятом веке сражались с арабами в битве при Пуатье, остановившей нашествие мусульман на Европу, в одиннадцатом отбивали у сарацинов Гроб Господень, в двенадцатом дошли с крестоносцами до Дамаска… Однако в двадцать первом оказались в числе самых первых аристократических родов Франции, принявших ислам, – предки-крестоносцы, наверное, ворочались под сводами родовых усыпальниц, но и богатство, и политическое влияние в строящемся Европейском Исламском Союзе их потомки сохранили.
Луаньяны испокон веков не были землевладельцами-домоседами – выбирали военную карьеру, или духовную, или политическую, – и играли весьма заметную роль на всех выбранных поприщах.
Был политиком и Мухаммат-Абу-Гастон… в общем, Эфенди. Не публичным, его никогда не привлекали трескучие речи, произносимые перед толпами оболваненных избирателей и регулярные упоминания в новостных лентах. Он был не из тех, кто много и красиво говорит, а из тех, кто много работает – эффективно, но без внешних эффектов.
К пятидесяти девяти годам Эфенди достиг пика карьеры и добился влияния и власти, поистине огромных, – пост Председателя комиссии по делам переселения при Евромеджлисе теоретически не позволял единолично решать, кто попадет на Новый Халифат, а кто нет. Но на практике судьба почти каждого обитателя огромного исламского мира (за исключением тех, кто по влиянию мог сравниться с Председателем комиссии) зависела от Эфенди. Его слово и его подпись были решающими. Кто-то попадал в первые партии переселенцев, кто-то дожидался своей очереди на умирающей, зараженной радиацией, обезумевшей Земле. А кто-то был обречен остаться здесь навсегда.
Естественно, что и для себя Эфенди давно забронировал местечко в девственном мире: земли Нового Луаньяна располагались в очень живописных местах, весьма напоминающих Южную Францию, на берегах реки, как две капли воды похожей на Луа.
Но у самого аль-Луаньяна еще оставались дела на гибнущей Земле, никак не связанные со служебной деятельностью… Дело в том, что Эфенди был охотником. Первым в этой весьма поредевшей когорте и последним из Великих.
На Земле, конечно же, оставались люди, чья власть или богатство – и предоставляемые ими возможности – неизмеримо превосходили возможности Эфенди. Но они, эти люди, не увлекались охотой до самозабвения.
Здесь еще оставалось немало охотников – но они не могли регулярно стрелять зверей крупных, опасных и крайне редких. Эфенди охотился лишь на таких, он не желал бить рекорды маркиза Рипона, истребляя легионы куликов и ржанок. А порожденных радиацией мутантов и монстров Мутабор за достойную дичь вообще не считал.
Потомок графов-крестоносцев застрелил в болотах Амазонии рекордную восемнадцатиметровую анаконду, обнаруженную, кстати, средствами спутниковой разведки (змеи таких размеров до сих пор считались туземной легендой либо выдумкой криптозоологов). Добыл самого большого в мире гребенчатого крокодила, авансом заплатив колоссальный штраф за охраняемую зверюгу. Завалил последнего в Африке белого носорога, чем был крайне горд. Прикончил кадьякского полярного медведя, весившего значительно больше тонны – трофей оказался рекордом всех времен и народов.