— Отпусти его! — сказала она тихо. — Отпусти, не то мне придется убить себя и…
Она не договорила — не было нужды пояснять. Василий отшвырнул каргу и медленно, с мрачной улыбкою покачал головой. Он не стал и пытаться проверять, исполнит ли Варенька слово — или рука дрогнет.
Исполнит. Не дрогнет. Он всегда знал, чувствовал, какая неистовая решимость таится в ней, да и к тому же Нараян уже наверняка поработал тут своей вазитвой!
Но что это? Почему Нараян смотрит на Вареньку с таким же изумлением?
Почему в глазах его обреченное выражение сменяется надеждой, а потом робкой радостью? На что он надеется, чему радуется, проклятый фокусник?!
Но тут же от сердца у Василия отлегло: Варя повернула голову и посмотрела на Нараяна с такой ненавистью, что глаза его вмиг сделались безжизненными, а рот искривила гримаса боли, которую он не сумел скрыть.
— Нет, — сказала она, — нет, ты ошибся! Я ненавижу тебя так же, как ненавидит мой супруг. И счет мой к тебе столь же велик. Но я не апсара Тилоттама, которая соблазнила двух братьев, убивших из-за нее друг друга. Никто из вас не должен умереть из-за меня.
— Никто из нас? — горько повторил Нараян. — Что, перед богом христиан душа парии равноценна душе брамина?
— Это кто здесь пария?! — взвился Василий, у которого руки так и чесались вновь вцепиться в оружие, однако Варенька мгновенно поняла смысл, скрытый в словах Нараяна.
— Ты ошибся вновь, — сказала она беспощадно. — Мне не жаль тебя! И я не такая добрая христианка, чтобы подставить другую щеку своему врагу. Но я не могу забыть… — Голос ее дрогнул, она повернулась к Василию:
— Я не могу забыть, что мы не встретились бы, если бы не он!
Ее глаза блестели от слез, и Василий понимал, что это слезы любви и счастья. О да, много мучений и горя перенесли они, протягивая руки друг к другу сквозь черные бездны, то и дело пролегавшие меж ними, однако никакой морок уже не изгладит из памяти чародейного любострастия той первой, той лунной ночи — ночи самозабвенной любви, которая накрепко приковала их Друг к другу. И это сделал Нараян… Да, начало всему положил их лютый враг! И было еще что-то, о чем Василий хотел бы сейчас не думать, но не мог, а Варенька не смогла не сказать:
— Если бы не он, мы бы не обрели новой жизни в нашей дочери!
— О, черт! — прошептал Василий, слабея перед этой правдой, и прикрыл глаза, признавая свое поражение. — Ладно, будь по-твоему. Я не трону его больше, только не проси меня благодарить его. Пошли отсюда. Нас ждут. И хоть я ненавижу этих идолопоклонников, я не хочу, чтобы их всех перерезали отборные отряды бхилли, которые сейчас штурмуют остров.
— Ты называешь нас идолопоклонниками! — вне себя выкрикнул Нараян. — Но разве европейцы не поклоняются золоту, будто идолу, не приносят ему в жертву целые государства, которые они разоряют и где их господство держится на страхе?
— Ей-богу, ты прав, — покладисто кивнул Василий, беря Вареньку за руку и вместе с нею незаметно пятясь к двери, завешенной тяжелой серебристой пардой. — Но об этом тебе лучше посудачить с сэром Реджинальдом, который привел сюда всех этих неистовых бхилли. Его хлебом не корми, только дай поболтать о прогрессе, который несет Ост-Индская компания! А я, знаешь ли, в словесных играх не силен. Мое дело — битва и… любовь!
С этими словами он мгновенным движением перехватил на руки Вареньку, ринулся к выходу — и едва успел остановиться, чтобы не врезаться в Нараяна, непостижимым образом оказавшегося стоящим в дверях, преграждая путь.
— Ну что, голубка? — с горечью спросил Василий, глядя на жену, в ужасе спрятавшую лицо на его плече. — Видишь теперь? Предатель — он предатель и есть. Ты позволишь мне хотя бы дорого продать ему наши жизни, или мы должны покорно подставить шеи его кинжалу?
— Я не хочу вашей смерти! — выкрикнул Нараян. — Но я не могу отпустить богиню!
— Богиню? — через мгновение тяжелого молчания тихо промолвил Василий. — Говоришь, богиню?.. Эх, ты! Я всегда думал, что ты подобен светлому Арджуне, у которого сила и мужество сочетаются с благородством и великодушием. Но ты лжив, как этот ваш Змей Горыныч — Вритра. Будь правдив хотя бы сейчас, перед лицом смерти, которая мечется сейчас между нами двумя, не в силах выбрать, которого схватить первым. Будь честен, сознайся: богиню держал ты в объятиях, когда я ворвался сюда? Богиню целовал ты, богине шептал о любви?
Богине или женщине, которую ты хочешь, — а потому готов на все, чтобы завладеть ею… готов был даже предать свою древнюю веру?
Говорят, что вихрь не может сокрушить каменную гору, однако слова Василия оказались тем самым вихрем, который сделал это!
Нараян покачнулся, медленно поднял руку — и закрыл лицо свое, как бы не в силах снести стыда.
— За что грех величайший несу? — шепнул он чуть слышно — и выкрикнул в отчаянии:
— Нет счастья мне, сыну Кали-Юги!
В следующее мгновение он опустил руку, и Василий с Варенькой вновь увидели привычную маску непоколебимого покоя на его лице.
— Я выведу вас отсюда, — равнодушно сказал Нараян.
— Да мы и сами путь найдем, только под ногами не путайся! — огрызнулся Василий.
— Без меня вас убьют: дети Луны готовы лучше умереть, только бы не потерять богиню. Но вы будете свободны. Только пообещай мне, что ты отзовешь своих людей, что они перестанут убивать!
Василий медлил, вприщур меряя Нараяна взглядом.
Варенька жарко обвила руками его шею, трепетно вздохнула, словно готовая взмолиться.
— А не врешь? — не сдержался, метнул отравленную презрением стрелу Василий. — Небось опять какую-нибудь гадость придумаешь.
Ладонь Нараяна взлетела к груди, словно зажимая кровавую рану. Его даже шатнуло, но голос звучал невозмутимо:
— Да сохранюсь от стыда!
— Ишь ты, стыда все же убоялся! — буркнул Василий. — Так и быть: доберемся до лодок, и я дам знак к отступлению.
— Тогда следуйте за мной, — склонил голову Нараян и, резко повернувшись, ринулся по опустевшим залам дворца.
Почему-то Василий думал, что «проклятый колдун» проведет их сквозь стены, как померещилось ему во дворце магараджи, однако в том, верно, не было нужды: ни единой живой души не встретили они в Лунном дворце, ну а на подступах к нему, хотя там и сям бхилли дрались с осажденными, ни один человек даже не взглянул в их сторону.