Ужин в шатре был не столь изобилен, как во дворце, однако блюд могло быть и вдесятеро меньше: никому кусок в горло не лез. Больше всего Василий боялся, что крик павлина раздастся именно сейчас. Конечно, осколки алебастровых фигурок надежно запрятаны под ковры, однако интересно, как поведут себя слуги, если четверо иноземцев вдруг ни с того ни с сего вскочат и ринутся в джунгли? Вряд ли покорно сложат ладони в намаете! А на поляне сидят у костра еще и погонщики…
Нет, сейчас никак не убежать.
И все-таки, несмотря на тревогу, Василию хотелось, чтобы ужин длился и длился: ведь после его окончания Варя должна была уйти в другой шатер, остаться одна — и сердце надрывалось от беспокойства за нее.
Все это было уже обсуждено не раз: Бушуев чуть не на стенку лез, пытаясь убедить Варю, что как отец вполне может ночевать с ней в одном шатре. Василий молчал.
Можно, конечно, наврать туземцам, что они с Варей тайно обвенчаны, а потому их совершенно никак нельзя разлучать на ночь. Однако эта внезапная новость непременно вызвала бы подозрение душителей, так же как и упрямство Бушуева. И Варенька чуть ли не со слезами убедила отца не навлекать преждевременной беды, оставить все как есть. Нападают тхаги только по крику священной совы, а до этого у них у всех будет возможность спастись. Варя клялась, что не промедлит ни минуты: после криков павлина сразу выскользнет из своего шатра и присоединится к остальным.
Василий молчал. Кровь стучала в ушах так, что ему даже почудился конский топот. Но откуда здесь взяться всаднику?.. Почему-то отчаянно ломило челюсти, и он не тотчас сообразил, что просто-напросто до боли стискивает зубы, чтобы не дать прорваться нелепому, полубезумному крику: «Не уходи, останься!»
Само собою разумеется, что женщину оставить одну, когда в лицо смерть глядит, — нельзя, преступно. Оно, конечно, военная хитрость, а все-таки душа Василия была возмущена. Но он столь старательно пытался убедить себя, что совершенно так же волновался бы из-за любой другой женщины, скажем, Марьи Лукиничны, — что удивительным образом умудрился не проронить ни слова и даже не взглянул в сторону Вари, когда почтительнейший слуга явился, чтобы препроводить ее в отдельный шатер. Он только прижал руку к ноющему сердцу и подумал, что насчет тайного венчания — это была не столь плохая мысль. Вчера ночью он так или иначе покусился на честь Вареньки. Неважно, что он не знал, с кем имеет дело; неважно, что не встретил с ее стороны никакого сопротивления! Может быть, она была одурманена, опьянена — неважно! Всякий порядочный человек поутру сделал бы девушке предложение — публично, при магарадже и прочих. И, поступи Василий как подобает, не сидел бы сейчас, усмиряя тянущую боль в сердце, с окаменелым лицом и горящей от постыдных мыслей головой!
А время тянулось, тянулось…
Вдруг, с неожиданностью всякого долгожданного явления, раздался пронзительный крик павлина, и Василий впервые расслышал, что в голосе этой птицы звучат изумление и ужас.
Двое его спутников были уже на ногах. Переглянувшись, кинулись к задней стенке шатра, пали плашмя, втиснулись в землю, проползли наружу, вскочили, безотчетно отряхивая одежду, переглядываясь. Луна еще не взошла, но свет звезд ощутимо рассеивал тьму. Проступали даже очертания стволов пальм.
Вдруг от одного из них отделилась легкая тень, метнулась к Василию — и он жестом остановил занесенный кулак Бушуева: это был не преследователь, а тот самый индус в белом тюрбане.
— Где Чандра? — быстро спросил он, и Василий уставился на него в немом изумлении. Непроницаемое лицо индуса вдруг как бы раскрылось… во всяком случае, Василий мог бы поклясться, что был момент, когда индус собирался откусить себе язык, с которого слетело это странное слово… однако тут же створки раковины сомкнулись, ставни захлопнулись, двери молчания закрылись — непроницаемая маска вновь оказалась на лице, голос зазвучал невозмутимо, вопрос облекся в обычную форму:
— Где мэм-сагиб?
— Варька! — всплеснул руками Бушуев. — Небось не может выбраться.
— Я помогу! — с этими словами Василий ринулся обратно к шатрам, наконец-то — впервые за вечер! — с облегчением вздохнув; не стоять, не ждать, не мучиться неизвестностью — двигаться, действовать, спасать Вареньку! На сей раз индусу-благодетелю придется посторониться, Василий все сделает сам!
Вот шатер. Смутная надежда увидеть возле него растерявшуюся девушку развеялась как дым. Василий пал плашмя и, вжимаясь в землю, прополз под войлочную стенку, не заметив, как царапнул грудь, прорвав тонкую ткань, какой-то сучок. Он не чуял боли — тупо озирал пустой шатер, слушая стремительно отдаляющийся топот копыт и внезапно прозревая истину: на этом коне увозят Вареньку.
Раздавленный тяжестью безысходности, Василий так и лежал, скрытый горой подушек, когда закричала
Он не успел вскочить; шатер распахнулся, и все три погонщика вбежали туда. В дрожащем пламени светильников Василий едва узнал их, так преобразились эти приветливые лица. Жадность… жажда, лютая жажда крови исказили их черты. «Небось никакого курумбы, ни с глазами, ни без глаз, тут и в помине не было, сами же или подручные их эту чертову корзину соорудили да на дороге бросили, чтобы нас остановить», — подумал он медленно, обстоятельно, как о чем-то особенно важном. Ни на мгновение страх не затемнил его рассудок: как будто он заранее знал, что опьяненные предвкушением убийства душители не заметят его в тени, за насыпью подушек.
— Их здесь нет! — закричал предводитель, и Василий перестал дышать от этого слова «Их!» Не «ее» — «их».
Значит, Варю похитили с ведома тхагов. Значит, ее с самого начала не собирались убивать, если только не убили раньше остальных и не увезли ее бездыханный труп!
От одной этой мысли Василий сам едва не сделался бездыханным трупом, но в следующий миг овладел собой, вскочил и, тенью скользнув к выходу, встал, скрытый тяжелой складкою… чтобы увидеть, как убивают слуг магараджи.
Никто и никогда не заподозрил бы в этих людях палачей и их будущих жертв! Они вместе ели, вместе пили, вместе тащили поклажу, карабкались на слонов, жарились под солнцем, молились «лесному радже», посмеивались над причудами иноземцев… Теперь же, чудилось, неведомая сила разбросала их по разные стороны некой незримой стены. Одни убивали — другие умирали. Все было рассчитано скрупулезно: за каждой жертвой стоял душитель. Василий видел, как взлетали выдернутые из-за пояса священные платки, как захватывали горло жертвы.