Он прошёл до конца перехода, где была сделана глухая стена из металлического листа, задумчиво повернулся, снова окинул взглядом освещаемый чадными древними керосиновыми лампами проход, сделал пару шагов и остановился возле давешней грязнули. Та сидела, опустив голову и спрятав лицо за распущенными спутанными волосами серого от пыли цвета. Михаил внимательно взглянул на табличку — это не свободная. Отловлена на побережье. Не говорит. Но слышит. Опаньки… Немая? Или просто… Та, словно что-то почувствовав, вдруг вскинула голову, и парень удивился — да она не наша! Потому и молчит… Просто не понимает, что ей говорят… И улыбнулся своим мыслям — это, пожалуй, будет забавно! Вскинул руку, и тотчас возле них вырос здоровенный «бык»:
— Хочешь купить?
— Сколько?
Громила прищурился, смерив парня взглядом:
— Ты картошкой торговал здесь только что.
— И?
— Мешок. И забирай.
Взглянул в свою очередь на «товар», презрительно скривился:
— Странный ты. Но хозяин — барин. Берёшь?
Михаил усмехнулся в ответ:
— Картошки у меня нет. Кончилась. Могу, конечно, съездить и завтра привезти. Но останется ли эта чумазая здесь до моего возвращения?
Громила пожал плечами в знак незнания:
— Не уверен.
— И я о том же… Может, возьмёшь тушёнкой? Десять банок с армейских «НЗ», и она моя.
— Двенадцать.
— Одиннадцать.
Продавец взглянул в лицо парню и вдруг махнул рукой:
— Десять. И забирай, чтобы я её не видел.
Парень удивился — с чего бы это вдруг так? Он уже даёт больше, а этот внезапно соглашается на первоначальную цену. Но нечто человеческое, мелькнувшее на лице «быка» секунду назад, уже вновь исчезло.
— Давай цену и забирай.
— Пошли к машине.
Тот кивнул, чуть наклонился, ухватил грязнулю за руку, заставил подняться. Та с трудом встала — похоже, что у неё была повреждена нога, поскольку ступала она с трудом и чуть подволакивала левую ступню. «Понятно, почему он сбросил в цене — девчонка не в порядке! Ладно. Вылечим…» Вытащив из-под сиденья «Урала» консервы, отдал их продавцу. Тот протянул бумагу:
— Забирай. У нас всё официально. Вот документы на владение. Теперь ты её хозяин, Бог и царь, как говорится.
Подхватил бумажный пакет из крафтбумаги и неспешной походкой отправился обратно к переходу, а Михаил внимательно рассмотрел свою покупку при свете серого осеннего дня… Девушка была напугана. Это первое. А второе — то ли она была больна, то ли ей просто холодно… Скорее — второе. Поскольку признаков температуры нет, а вот серые губы говорят о том, что бедолага замёрзла… Открыл вновь дверцу кабины, ухватив за тонкое запястье, заставил подняться в машину, усадил на сиденье. Снял с крючка между сиденьями висевший на нём армейский бушлат, набросил ей на плечи.
— Подожди немного.
Захлопнул дверцу снова, чтобы покупку не застудил осенний ветер, и осмотрелся — Джаба, его пса, в переход не пустили, и Михаил просто оставил его наверху. Где же этот пёс теперь болтается?
— Джаб! Джаб!
Позади него раздался короткий лай. Просто гавкнула собака. Он? Обернулся — точно! Возле задних колёс сидел колли, выжидательно-просяще смотрящий на хозяина. А это еще что? И тут заметил за широкой грудью собаки ещё одну морду… И он себе спутницу нашёл? Ну что за день сегодня?
— Ладно. Бери свою подругу. Я согласен. А то о себе позаботился, а про тебя забыл. Извини, друг.
Вновь открыл дверцу — от неожиданного звука девчонка вздрогнула, испуганно взглянув на своего хозяина, и ахнула, когда в кабину заскочили две большие собаки, колли и восточно-европейская овчарка. Торопливо поджала под себя ноги, вновь скривившись от боли, когда двинула левой. Оба пса улеглись послушно на резиновом коврике пола, прижавшись друг к другу и затихнув. Михаил вновь закрыл дверцу, обошёл машину спереди и залез на водительское место. Оглядел своих пассажиров:
— Ну что, поехали?
И не дожидаясь ответа, завёл двигатель…
…Замшелые громады сопок. Низкие, по колено, заросли полярных берёзок, сияющие глаза многочисленных озёр, пронзительно жёлтые листья с редкими, но столь же сочными алыми вкраплениями рябины… И почти чёрная лента асфальтированной дороги, уверенно и неспешно убегающая под рубчатые колёса мощного военного вездехода. В кабине царила тишина, нарушаемая лишь рокотом мотора. Михаил молчал, поглощённый ведением автомобиля. Его «покупка» о чём-то задумалась. Может, о переменах в своей судьбе? Собаки мирно спали на полу, только время от времени, когда мотор начинал выть на крутом подъёме, по их шерсти пробегала мелкая дрожь… Сгоревший мост, чьи обугленные останки торчат, словно сгнившие зубы из воды. Не останавливаясь, парень свернул на уже заросшую, едва заметную колею, сбавив скорость. Торчащие из земли булыжники не давали развить большую скорость, да, впрочем, спешить было некуда — до малой воды оставалось ещё три часа как минимум… Вот и место брода. Заглушил мотор, и сразу воцарилась тишина, нарушаемая только потрескиванием остывающего двигателя. Взглянул на сидящую неподвижно пассажирку, дёрнул плечом и выскочил наружу. Сидеть просто так не хотелось. Вновь взглянул на неподвижный силуэт за стеклом и вдруг спохватился — три часа пути, да и не похоже, что рабов сытно кормили…
Сушняка вокруг валялось предостаточно, и набрать дров для небольшого костра оказалось делом пяти минут. Щёлкнула зажигалка, и через несколько мгновений костёр заиграл яркими языками. Открыв кунг, Михаил вытащил из ящика котелок, зачерпнул воды из реки, подвесил на треногу. Много не наливал, так, пару литров. На чай. Из того же ящика извлёк на свет две большие банки тушёной говядины, вскрыл их ножом, поставил поближе к огню, уловив краешком глаза, как у его спутницы дёрнулся кадык, когда та сглотнула слюну. Улыбнулся про себя — его догадка насчёт голода оказалась верной. Жаль, хлеба нет. Но сойдут и сухари… Содержимое банок скоро закипело, разбрызгивая жир, вспыхивавший в пламени костра. Забурлила вода в котелке, и парень чуть отодвинул его от жара. Ага! И собаки проснулись! Прилипли к стеклу, поводя ушами, смотрят жадными глазами… Подошёл к кабине, открыл дверцу. Псы мгновенно оказались снаружи и, подбежав к костру, улеглись возле него, умильно уставившись на источавшие запах банки.
— Э, нет! Вам горячее нельзя, нюх потеряете.
Михаил шутливо пригрозил им пальцем, и Джаб, как старший в паре, виновато опустил уши. Парень открыл ещё две банки, высыпал из мешка несколько сухарей, аккуратно разложил мясо и хлеб на две одинаковых горки чуть поодаль. Обернулся к псам:
— Ваша порция. Жуйте.
Вернулся к огню, обжигаясь, ухватил разогретые банки и вытащил их из углей, постучал по борту, негромко окликнул:
— Эй, вылезай!
Для наглядности подкрепив свои слова жестами, будто он ест. Девчонка поняла. Осторожно, оберегая больную ногу, спустилась на землю, несмело приблизилась. Он протянул ей ложку, затем обернув армейским полотенцем банку, подал в руки. Показал на сухари: