Женщина отрицательно качнула головой:
— Нет. Сказал, что не хочет портить нам праздник.
— Не… Хочет?
Удивление так ясно нарисовалось на лице японки, что не требовалось никаких других пояснений.
— Так и сказал — не хочет портить нам праздник.
Вмешалась дочь:
— Мама, значит, дядя не придёт к нам на праздник?
Олеся вновь покачала головой:
— Нет, милая. Не придёт.
— Но почему? И что значит — портить праздник? Дядя Миша не может его испортить или сломать! Он очень добрый! Как же он… Ты его обидела?! Он разозлился?
— Да нет же, доча! Вот, видишь — он даже нам вот это дал! Просто не захотел…
Поставила шампанское на стол, уставленный тарелками. Давно уже она не готовила такой праздничный пир. Даже до чумы не каждый год удавалось… Салаты, торт, всяческие соленья и копченья. Сладости. Напитки… Хотя большая часть их из-за границы почему-то… А Иринка сидит, насупилась. Ножками болтает на своём стуле. Потом ухватила горсть конфет, сунула себе в платьице, соскочила:
— Злые вы. Обидели дядю Мишу. Я к нему пойду праздновать.
Высунула язык:
— Бу!
И только каблучки лёгких туфелек по бетону простучали. Их, вместе с платьем, кстати, хозяин и подарил… Только сейчас вспомнила. Взглянула на Нию — та беспомощно, совсем как русская, развела руками:
— Не знаю… Не понимаю…
— Да что тут понимать?! Обиделся он. Мы с тобой две дуры!
— Что есть…
Сообразила. Покраснела. Ведь верно — кому-кому, а ей-то как раз бояться парня меньше всего надо. Жизнью ему обязана. На ножах он за кого дрался, собой рисковал? И потом даже голоса ни разу не повысил. Обул, одел, накормил от пуза. Поселил — ну, со скидкой на нынешние времена, просто райские условия: электричество, центральная канализация, вода горячая и холодная в любое время. Даже развлечения есть — и кино, и по телевизору, и музыка… Совсем как до эпидемии… Впрочем, сама Олеся не лучше. Выбрал её, а даже пальцем не тронул. Правда, пару раз голос повысил, но, если честно, то сама и виновата. Не бьёт, в постель не тащит, не издевается. С дочерью лучше, чем родной отец, обращается. Девочка в нём души не чает. А они… Действительно, две дуры набитые. Совсем безмозглые… Уселась на стул. Покосилась на подругу, а та на неё. Покраснели обе. Поняли, что об одном и том же подумали. Вот же… Ели и пили без всякого аппетита. Всё настроение ушло. Вспомнилось, что именно он о празднике и напомнил, да ещё столько всяких деликатесов выделил. А потом, когда в свои комнаты вернулись, просто обомлели от изумления — на подушке у каждой по коробке с подарками. Ну до чего же стыдно! Просто сгореть со стыда обе готовы… На следующий день вышел к обеду как ни в чём не бывало. Дёрнулись было к нему, да натолкнулись на такой равнодушно-ледяной взгляд, впрочем, мгновенно потеплевший и наполнившийся лаской и добротой, когда появилась Ирочка. Погладил девочку по голове большой ладонью, а та прилипла к нему, не оторвать. А обе женщины стоят, словно оплёванные. Не знают, куда глаза от стыда деть…
— Вы садитесь. Разговор у меня к вам. Обоим… Девочки…
Присели. Руки на коленках у обоих юбки мнут.
— Олеся…
Только тут сообразила, что нечисто что-то. Откуда он её имя знает?! Дочка сказала? Может быть…
— Ты хочешь вернуться домой?
— Домой? Простите… Не понимаю… А как же договор?! Вы нас выгоняете?!
— Можно сказать, что и так. Не устраивает меня такое положение дел. О другом думалось, когда я вас забирал. Так что — если есть желание вернуться…
Когда он родную деревню назвал — едва в обморок не упала… Откуда?! Как? А у него голос спокойный такой. Ровный.
— Могу помочь. Кстати, родители твои живы. Честно. Откуда знаю — не спрашивай, и не солгу. Но если есть желание, то готов тебя к ним доставить. В целости и сохранности…
Не задумываясь, выпалила:
— Тогда я согласна! Хочу домой!
В глазах потемнело… А когда очнулась — стоит в родной деревне, одета, как положено. И дочка за руку тянет:
— Мама! Мама! Где мы?
Осмотрелась — во дворе родного дома. Не веря своим глазам, протянула руку, потрогала крыльцо — да нет, не снится ей это! Постучала, вначале тишина, но видно, что в доме живут. Двор почищен, дымком тянет. Словно и не было чумы… Только уличные фонари не горят. Да день белый на улице. В сенях бухнуло. Завозились.
— Кого там принесло?
— Папа! Папа! Это я, Олеся! И Ирина!
— Олеся?! — Не веря, переспросил. Потом рванул дверь, выглянул осторожно — и крепко стиснул в своих руках, слёзы на глазах:
— Мать! Мать! Счастье-то какое! Леська вернулась! Леська!..
…И всё вроде хорошо, дома. Родители живы. Дочка рядом. Только вот гложет душу непонятность — как?! Каким образом? Почему она ничего не помнит? А через неделю сборщики дани пожаловали. Оказывается, её родная деревня принадлежит теперь некоему графу Волку. И платит ему подати. Десятину каждый месяц. А кто не может… Когда её за недоимки продали, поняла…
…— А с тобой что делать?
Михаил покосился на неподвижно сидящую за столом девушку. Та стойко выдержала взгляд. Не отвела глаза. Ну что же… Как говорится, лучше горькая правда, чем сладкая ложь:
— От твоей страны ничего не осталось. Имею в виду — живых людей. Человек сто-сто десять наберётся. На всю Японию. Больше я не вижу. Можешь вернуться туда. Доставлю без проблем. Но есть ещё вариант.
— Какой?
Ого! Впервые она осмелилась подать голос в его присутствии. А что делать? Теперь ей больше не с кем общаться…
— Остаться у горожан. Я попрошу Николая, их старшину. Они тебя примут в клан. Будешь жить вместе со всеми. Люди тебя не обидят. У наших это не в чести.
Задумалась. Или ему кажется? Глаза округлились даже. Удивил? Наверное…
— До весны побудешь здесь. Как-то не по-людски тебя сейчас выкидывать. Тем более, что обещал старшине. Снег сойдёт, и я тебя в город отвезу. Но если не хочешь ждать — то хоть завтра отвезу.
…Опять молчит…
— Так завтра или весной?
— Можно я подумаю? До утра?
— Без проблем. Только если утром ответ дашь, то я смогу тебя только на следующее утро в город доставить. Надо катер с консервации снимать, а это как раз сутки займёт.
— А… В Японию?
— Почти мгновенно. Тут принцип транспортировки другой.
Поднялся со стула. Поставил грязную посуду в мойку, вернулся за стол, налил себе кофе. Медленно мешал изукрашенной ложечкой, задумчиво глядя на коричневую поверхность.
— Гос… Господин… А можно мне вначале побывать на родине? Хотя бы на час? Потом вернуться и тогда принять решение?