Матвей, недолго поиграв с Мишкой в гляделки, не отвел глаза, а слегка кивнул, полуприкрыв веки, и констатировал, будто отвечая каким-то своим мыслям:
– Не зря тебя Юлия изо всех выделяет… и Нинее ты люб. Все правильно понимаешь, а если понимаешь…
– Встать! – лязгающим голосом оборвал Матвея Мишка. – Встать, ворох драный!!!
Охватившая его злость не имела ни малейшего отношения к лисовиновскому бешенству – Михаил Андреевич Ратников вспомнил, как в далеком ХХ веке его то смешили, то злили попытки сына изображать из себя взрослого мужчину, хотя для этого не было никаких оснований, кроме, в сущности детского, желания самоутвердиться.
Матвей уже второй раз за весьма непродолжительное время перешел границы дозволенного – пользуясь наличием знаний, отсутствующих у собеседников, позволял себе менторский тон и подчеркнутую независимость от старших. В первый раз это случилось у постели раненого Мишки, когда Матвей принялся рассуждать на тему: что надо и что не надо делать старшине «Младшей стражи». Тогда чувство реальности Матвею вернул дед, но урок, как видно, не пошел впрок. Теперь проводить ту же операцию пришла Мишкина очередь.
Справедливости ради, надо было, конечно, признать, что спровоцировал подобное поведение Матвея отчасти сам Мишка, когда отшил Роську с его попреками за обиду отца Михаила, но кто же знал, что Мотька, аккуратно выполнявший требования, предъявляемые православному христианину, так увлечется языческими делами? Положение дополнительно осложнялось тем, что Матвей на этот раз явно копировал кого-то, кто имел право вот так разговаривать с людьми. Кого? При каких обстоятельствах Мотька мог этому научиться?
– Встать, я сказал! – повторил Мишка, потому что Матвей, и не подумав выполнить приказ, продолжал сидеть, иронично приподняв одну бровь и нагло глядя на старшину «Младшей стражи». На повторный приказ он тоже не отреагировал.
«У кобелька зубки прорезались, как изволил однажды выразиться в ваш, сэр, адрес, лорд Корней. Ну и? Тоже пороть будете?»
– Подстаршина Дмитрий! – коротко бросил Мишка, не отводя взгляда от Матвея.
Вот тут все было надежно – Мишкин голос еще не умолк, а Митька, перегнувшись через угол стола, смачно врезал кулаком в скулу ученика лекарки. Мотьку снесло с лавки, он стукнулся затылком о стену и сполз на пол. Дмитрий, отпихнув сидящего с краю Артемия, перешагнул через лавку и вздернул Мотьку на ноги. Совершенно неожиданно для Мишки помог ему в этом Никола, но если Дмитрий поднимал провинившегося «господина советника» за шиворот, то Никола ухватил того за ухо!
«Браво, мсье бастард! Намерения ваши понял, демонстрацию преданности оценил. Только настоящая преданность проявляется не в готовности карать врагов сюзерена, а в способности поступиться чем-то своим, причем важным, а не какой-нибудь мелочью. Ладно, с этим – потом».
Мотька вякнул от боли и попытался отмахнуться, но Дмитрий и Никола (почти синхронно!) перехватили его руки и завернули их за спину так, что ученик лекарки, согнувшись, бухнулся щекой на столешницу, едва успев повернуть голову, чтобы не расквасить себе нос.
«Блин, десятник Егор вот так же щекой на столе лежал, когда ему дед бороду секирой к столу пришпилил!»
– Держать! – скомандовал Мишка Дмитрию и Николе. – А ты, Мотька, слушай внимательно, в другой раз повторять не стану. И все слушайте, потому что вижу: с первого раза ни бельмеса не поняли!
Мишка встал, выдержал паузу, дожидаясь, пока согнанный с лавки Артемий пристроится рядом с Роськой, и продолжил:
– Я что, едрическая терка, впустую вам объяснял про власть духовную и светскую? Непонятно? Объясняю для дурней еще раз: слуги божьи – только слуги, а не сами боги, и повелевать слугам невместно! Полноправные хозяева они только в церкви или на капище. На остальном же пространстве ЯВИ есть князья, бояре, воеводы, старейшины… общины, в конце концов. Истинные же хозяева жизни: обычаи, золото и острое железо! Но не слуги, кому бы они ни служили!
– А… к-к… – Шокированный чуть ли не наповал Роська попытался что-то сказать, но Мишка не дал ему такой возможности:
– Мне плевать, кому они служат: Христу, Велесу или Макоши! Подчиняться будут все! Отец Михаил попробовал тут свои порядки внедрять, так я с ним еще вежливо обошелся – из уважения. А этого недоучку, – Мишка кивнул на Матвея, – прикажу на «кобыле» разложить да всыпать, чтоб задница вспухла! Не смотри на меня так, Роська, нет между ними разницы, потому что творят они одинаковую дурь: думают, будто без догляда сотника Корнея здесь все по-своему повернуть можно. Не будет этого! Мотька, слышишь меня?
– С-слышу…
– Понимаешь, о чем речь веду?
– П-пошел ты… Уй!
Дмитрий нажал на Мотькину руку так, что у того в плече что-то хрустнуло.
– Один раз сотник Корней тебе уже объяснил: «Тех, кто о себе слишком много воображает, жизнь бьет очень сильно», – напомнил Мишка. – Ты не внял. Ну что же… – Мишкина рука опустилась на рукоять кинжала и извлекла клинок из ножен. – Выбор все еще за тобой. Поднимите его!
Дмитрий и Никола позволили Мотьке выпрямиться, но продолжали держать крепко. Мишка переступил через лавку, обошел Илью и приблизился к ученику лекарки.
– Выбор все еще за тобой: или ты наш и подчиняешься нашим обычаям безоговорочно, или… – Мишка многозначительно пошевелил кинжалом.
– Режь, сука шпареная! Не боюсь! Меня уже убивали…
Лицо Матвея перекосилось, но Мишка готов был поклясться, что не от страха и даже не от ненависти, а от воспоминаний – что-то парень вспомнил такое, что бликующий перед глазами клинок его совершенно не пугал.
«Будете резать, сэр? А не лучше ли выгнать, да еще так, чтобы оставался шанс вернуться? У парня явно было трудное детство: компрачикосы сущие дети по сравнению с Мотькиными воспитателями – те уродовали лицо, а эти психику. Впрочем, позвольте вам напомнить, есть же и еще один вариант: клин – клином, как говорится, хотя стремно, блин… А кому теперь легко?»
– Резать, говоришь? Ну что ж… – Мишка ухватил Матвея за волосы и отхватил кинжалом зажатую в пальцах прядь. – Ты же сам сказал, что я все понимаю…
Матвей рванулся, а потом вдруг мешком обвис в руках Дмитрия и Николы и тоненько, как девчонка, заныл:
– И-и-и…
«Есть контакт! Именно этого он больше всего и боится – колдовского воздействия. Значит, этим его в детстве какая-то сволочь и ломала».
– Кузька, огня! – приказал Мишка. – Быстро!
Кузьма метнулся глазами к двери, видимо собираясь куда-то сбегать, потом запустил руку в малый подсумок, извлек оттуда кресало и трут, замер, вопросительно уставившись на Мишку.
– Освободи поднос. – Мишка сунул руку в стоящий у стены короб и вытащил пачку берестяных листков, приготовленных для письма. – Зажигай! – Листки шлепнулись на деревянный поднос, с которого Кузька убрал кувшин из-под кваса.