На берегу, рядом с причаленной ладьей раздались торопливые шаги и какой-то, не то обиженный, не то удивленный мальчишеский голос спросил:
— Господин сотник, дозволь обратиться? Отрок Парамон!
— Обращайся.
— Господин сотник, ногу-то хоронить по-христиански или как?
— Чего?.. Какую ногу?!
— Так это… отрезанную… то есть отпиленную… это самое, лекарь Матвей пленному боярину ногу отъял и говорит: «Забирай». Я, значит, спрашиваю: «Чего с ней делать?», а он отвечает: «Можешь съесть или погреби с песнопениями».
— Шутник, блин…
— Чего, господин сотник?
— Закопай ее, где-нибудь… без песнопений.
— А…
— А крест ставить не надо!
— Ага… Слушаюсь, господин сотник!
Средневековая операционная (она же — перевязочный пункт) — зрелище не для слабонервных, впрочем, и для зрителя с крепкими нервами тоже не подарок. Дело даже и не в полном отсутствии анестезии — на худой конец, брыкающегося раненого можно и оглушить [18] — и не в почти полном отсутствии антисептики — людей со слабым здоровьем детская смертность прибирала еще до достижения ими «призывного» возраста. Наряду с хирургическим инструментом, своим видом вполне подходящим для пыточных застенков, и методиками, включавшими в себя такие, например, приемы, как прижигание каленым железом, было и еще кое-что, в исторических фильмах деликатно умалчиваемое.
Холодное оружие, как правило, наносило обширные ранения, сопровождавшиеся обильным кровотечением и, как следствие, быстрым падением кровяного давления, приводившим к потере сознания. Разумеется, при этом у раненого опорожнялся мочевой пузырь, а зачастую и кишечник. Так что кроме непосредственно обработки ран приходилось еще и извлекать раненого воина из доспеха (тоже дело отнюдь не простое), обмывать и переодевать в сухое. И хорошо, если дело было летом, потому что зимой требовалось при всех этих манипуляциях умудриться не застудить и не обморозить пациента.
Вот во всем этом: среди крови, нечистот, криков, стонов, ругани и прочего, пребывал лекарский ученик Матвей. В заскорузлой от засохшей крови рубахе, с сосредоточенным, словно одеревеневшим лицом, он, казалось, не замечал ничего вокруг, кроме того раненого, который в этот момент был перед ним.
Руководил же всем остальным обозный старшина Младшей стражи Илья. Излучая каким-то совершенно непонятным образом уверенность и владение тайным знанием, он распоряжался громким голосом и гонял приданных в помощь отроков в хвост и в гриву.
Когда Мишка подошел к «операционной», устроенной под навесом, Матвей как раз заканчивал с одним из раненых отроков. Выпрямился, отстранился и уставился остановившимися глазами куда-то в пространство.
«Господи, да как же он держится-то? Ведь пацан же еще!»
— Все, забирайте! — скомандовал Илья. — Руку ему на шею подвесьте, а потом уже рубаху надевайте, пусть рука внутри будет. Давайте следующего и принесите сюда… песку, что ли, а то под ногами чавкает уже. И лекарю воды полейте, пусть руки обмоет!
Увидев подошедшего Мишку, обозный старшина, не дожидаясь вопросов, принялся объяснять, указывая в разные стороны рукой в забрызганном кровью рукаве:
— Тарас умер… еще до того, как нам принесли, этот и этот, — тычок в сторону пленных, — тоже помрут, не сделать ничего… Тимоху… не знаю, если в Ратное отправить, лекарка Настена, наверное, вытащит, но отправлять надо быстро. Остальные, ежели горячка не прикинется, будут жить, но Паисий служить уже не сможет — хребет поврежден, ноги отнялись…
— Так, сажайте его сюда… пальцами пошевели… ага, разогнуть руку можешь? Совсем хорошо. Голова не болит, не кружится, не тошнит? Коська, срезай повязку… раньше размочить не мог, остолоп? Видишь же, что присохла! Закрой глаза, пальцем до носа… Держите его, свалится же!
Дождавшись, когда Матвей закончит с очередным пациентом, Мишка спросил:
— Моть, может, помощь какая нужна?
— Отроков еще пришли, пусть на ладью вот тех перетаскивают, — ответил вместо Матвея Илья. — Мои помощники выдохлись уже…
— Может, еще чего нужно?
— Ну найдешь еще одного лекаря, приводи.
— Моть, а тебе-то нужно чего-нибудь?
— Нужно, — отозвался Матвей совершенно бесцветным голосом. — Уйди и не мешай.
Мишка отошел в сторонку, послал Антона за отроками для помощи Илье и задумался. Что-то важное он явно упускал, о чем-то надо было позаботиться в первую очередь… Голова гудела, все тело ныло, в ногах была какая-то неуверенность. Ничего, впрочем, удивительного — по шлему ему настучали добротно и неоднократно, синяков-шишек-порезов-ссадин насобирал тоже достаточно, плюс бессонная ночь на пределе моральных и физических сил, плюс депрессия из-за потерь… Пока рассеялся туман да добрались до места стоянки ладей, Мишка задремал, но этот сон не дал отдыха ни телу, ни нервам — стало только хуже.
— Да! Вспомнил! Роська, надо кого-то послать на тот берег Пины! Вдруг кто-то из пропавших ребят через речку переплыл и…
— Послали уже, Минь, прилег бы ты все-таки, и без тебя…
— Да когда ж ты все успел-то?
— А при чем тут я? — изумился Роська. — Егор с Арсением сразу же, как приплыли, как пошли тут всех гонять… ты-то не сразу проснулся.
— Так Егор же тоже ранен был… в живот вроде бы хотя сказали, что неопасно. А Арсений…
— Здесь я! Чего вы тут про Арсения?
Ратник Арсений, уже без доспеха, в чистой и сухой одежде, перепрыгнул на берег с борта ладьи, махнув для равновесия зажатым в руке небольшим мешком. Остановился, критически оглядел Мишку с ног до головы, покивал и понимающим тоном обратился к Роське:
— Что, есть отказывается, спать ложиться не желает и все о чем-то беспокоится?
— Ага.
— Понятное дело… Ну да это не самое страшное, Чуме так гораздо больше не повезло.
— А что с Фаддеем? — встрепенулся Мишка. — Тоже ранен? Тяжело?
— Хуже, господин сотник, га-араздо хуже! — Лицо Арсения приобрело скорбно-озабоченное выражение. — Ему, понимаешь, когда он в воду с причала сверзился, ерш в портки заплыл. Прям, все что надо и не надо колючками своими истыкал. Ума не приложу: чего теперь с ним делать? А уж как его таким пред ясны очи супруги Варвары явить, так и вовсе подумать страшно.
Мишка тупо уставился на ратника, пытаясь сообразить: о чем, собственно, тот толкует и как на его слова надо реагировать. Арсений несколько секунд помолчал, словно дожидаясь Мишкиных комментариев, а потом снова понимающе переглянулся с Роськой.
— Да-а, был Михайла, да весь вышел… Гляди, простых вещей уже не разумеет.