Он нашёл этот номер в завалах барахла в комнате, которую называл кабинетом. Там он занимался, в основном, бумажной работой: оформлением документов для организации выставок и так далее. Мы вместе с ним пролистали всю газету. Ни там, где он показывал, ни где-либо в другом месте статей, подписанных «Мэрилин Рихтнайт», не было.
Тогда я снова пошёл на выставку.
Она была там: на этих фотографиях. Её потрясающее лицо по-прежнему встречало удивлённым выражением чёрных глаз. «Карих», — говорил Фотограф. На цветной фотографии было видно, что у неё карие глаза. Хотя я уже не верил в его правоту, потому что он на самом деле ничего о ней не знал, кроме того, что она приходила к нему в студию и фотографировалась.
«А те люди — на фотографиях?» — спросил я. «С ней?» — «Да».
Это были случайные статисты. Они появлялись и исчезали во всех массовых съёмках Фотографа. Он не знал их имён. В каждой его работе всегда было только одно центральное лицо. Или несколько центральных лиц. Остальные не играли никакой роли.
Тогда я сказал: «Дайте мне свой блокнот».
Он не отказался. Отдал. В этот день мы не снимали. В этот день я вернулся домой, сел на телефон и обзвонил всех предыдущих моделей Фотографа. Ни один номер не был правильным. Везде отвечали какие-то люди, которые не понимали, кто и зачем им звонит.
Тогда я набрал свой собственный номер. Вместо коротких гудков старческий голос продребезжал «Алло». И я положил трубку.
* * *
Интересно, откуда взялись фотографии Мэрилин из третьего зала? Те самые, где она снята в домашней обстановке, с друзьями, с родителями. Наверное, она их и принесла, когда пришла из ниоткуда. И оставила у него, когда вернулась в никуда.
Все модели Фотографа были красивы. Прекрасны. Она стала, по-моему, верхом его творчества. Верхом его фантазии, потому что это он придумал её. Он придумал её и снял, а когда она стала ему не нужна, когда все фотографии для выставки были готовы, он попрощался с ней, не зная, что подписывает ей приговор. Покинув в последний раз его студию, она ушла в небытие.
Я позвонил родителям. Незнакомый голос сообщил мне, что такие здесь не проживают. Я позвонил в модельное агентство. Оно ещё работало, несмотря на поздний час. Ни один человек с моей внешностью и именем никогда не был зарегистрирован в их базе данных. Потом я отключил мобильник и разбил его о пол, чтобы не было искушения включить его снова.
Он всё придумал. Он придумал мою биографию, все эти испытания, придумал мой телесный недостаток, придумал моих родителей и мою жену. Он сконструировал мою жизнь так, чтобы я получился правильным. Таким, каким он хотел меня видеть. Таким, каким я был ему нужен.
Отключить домашний телефон я, конечно, забыл. В трубке прозвучал его голос. Он сказал, что боится потерять меня, что он скоро приедет, главное, чтобы я сказал ему свой адрес. У меня нет адреса, подумал я. Когда он приедет, окажется, что по этому адресу проживают совсем другие люди. Или на этаже нет квартиры с таким номером. Мне даже не хочется проверять эту теорию: я уверен, что прав. Вы знаете, как это страшно: вмиг оказаться выдумкой, фантомом, игрушкой в чужих руках. Поэтому я ответил, что иду гулять в город. Сегодня какой-то праздник, кажется, потому что люди танцуют, играют, бегают по улицам и пускают фейерверки.
Копию этого рассказа я отправил ему, уже без этих, последних строк. Интересно, выдумает ли он ещё кого-нибудь после меня? Ведь теперь он знает, почему его модели настолько ему подходят, почему понимают его с полуслова.
Он не просто талантливый фотограф. Он — гений, каких ещё никогда не видывал свет.
Я печатаю эти листы в двух экземплярах. Один запечатываю в конверт и высылаю Фотографу. Второй дописываю и жду окончания. Если он не найдёт меня в толпе, значит, меня не существует. Ведь чтобы найти меня, ему не нужно звонить мне домой или приходить ко мне. С таким же успехом я могу находиться в его студии, в толпе на улицах Нью-Йорка, Берлина, Москвы или Парижа. Он может найти меня везде. Если он меня не находит, меня нет.
* * *
Фотограф проталкивается через скопление людей. «Лейка» 1954 года по-прежнему у него на груди. Он высматривает меня среди множества лиц, но безрезультатно. А если он всё же заметит меня, то тут же станет исступлённо щёлкать, пока не кончится плёнка.
Наверное, думаю я, он ищет не только меня. Он ищет Мэрилин. Он ищет того, кто был до неё.
Сидя здесь, в своей квартире, слушая крики толпы, я молюсь неизвестному богу, чтобы Фотограф меня нашёл.
О смерти Айрис мне сообщили всего несколько дней назад. Чёрт побери, я так и не успел ничего ей сказать. Ни слова. Я не знал ни о её новой депрессии, ни о работе над очередной книгой. Осень 2004 года оказалась очень холодной. Не в смысле температуры на улице. Просто холодной, каким бывает взгляд врага. Я видел такие взгляды во Вьетнаме.
Я был старше Айрис на восемнадцать лет. Теперь она всегда останется молодой и прекрасной, и будет смотреть на меня с той самой фотографии. Чёрная блузка, чёрные волосы, тёмно-синий фон, взгляд — куда-то вправо, в сторону от объектива. И в глазах — печаль и сила, две составляющих героизма.
Я уже слышал о том, что ей будут ставить памятник в Мемориале жертв Нанкинской резни. И включат её в число жертв. Но что ей до этого? Что её двухлетнему сыну, который толком не видел своей матери? Что от этого мне, безумно влюблённому в неё на протяжении всех этих лет, что я боялся к ней подойти? А как я мог это сделать? Профессор микробиологии университета Иллинойса, инвалид войны, — и прекрасная студентка. Что могло быть между нами? Ничего. Потому я рассматривал её многочисленные фотографии и читал её страшные, страшные книги. Как она пропускала через себя боль тех женщин, тех детей, которых японские солдаты топили в крови?
Я не могу себе этого представить.
8 ноября 2004 года она вышла из дома, села в свой пятилетний «Олдсмобиль Алеро», миновала Кальварийское католическое кладбище, миновала футбольный стадион Сан-Хосе, свернула направо и припарковалась возле спортивного магазина Reed. Она вышла из машины, высокая, темноволосая, и зашла в магазин. Её интересовал охотничий отдел. Она не в первый раз была здесь и хорошо знала, где продаются копии револьверов середины девятнадцатого века, красивые и смертоносные. По калифорнийским законам боевое оружие можно купить только по предварительному заказу, не менее десяти дней. Но копии — для того, чтобы хранить их за стеклом — проходят по законодательству не как оружие, а как сувениры. Их можно купить сразу. В 11.56 она предъявила продавцу свои права, заплатила пятьсот семнадцать долларов и приобрела Ruger «Old Army» сорок пятого калибра. Она положила револьвер в бардачок вместе с инструкцией по эксплуатации и вернулась домой. Она вела себя совершенно нормально. Вечером она поужинала со своим мужем Бреттом, а в полночь они отправились спать.
9 ноября 2004 года незадолго до рассвета Айрис Чан вышла из дома и снова села в машину. Она проехала по улице Санта-Круз, выехала на семнадцатое шоссе и отъехала примерно двадцать пять миль от своего дома, где припарковала машину на обочине. В 7.15 утра она вставила дуло револьвера в рот. Пустота поглотила её, револьвер выпал из руки, а глаза остекленели. Наверное, для Айрис так было проще. Она слишком, слишком долго жила не своей жизнью, а жизнью других людей. Тела этих других людей были исполосованы штыками, изорваны, обезглавлены, изувечены, исковерканы чумой, газовой гангреной и — безымянны. В поисках имён тех других людей Айрис Чан потеряла своё собственное ранним утром 9 ноября 2004 года.