Book.

Когда человек выходит на крышу, он боится. Боится не того, что случайно в эту бездну упадёт, — нет, что вы. Человек боится, что он сам, сознательно шагнёт в никуда. А когда он выходит на крышу именно для того, чтобы сделать этот шаг, его страх удесятеряется. Человек стоит на самом краю и смотрит вниз. Это искушение: отойти от края или перешагнуть барьер и взлететь. И в какой-то момент человек осознаёт, что ему просто не нравится его жизнь, его город, люди вокруг него — и только это является причиной его присутствия здесь, на самом краю.

Это даёт ему новую возможность — перекроить город. Давай, берись руками за яркие нити улиц и переплетай их по-своему. Пусть одноэтажки становятся небоскрёбами, подвалы превращаются в пентхаусы, на месте окон появляются стены и наоборот. Таксисты начинают путаться: их знание города уже совершенно ни к чему. Бетонная пропасть обращается зелёным холмом. Город, а вместе с ним и весь мир становятся подвластны человеку, потому что человеку подвластно всё.

И вот, когда человек доволен, когда мир вокруг него приходит в состояние гармонии, когда всё подчиняется заданным им законам, — тогда человек делает шаг и падает в пропасть, которую сам для себя создал.

Джереми изменяет под себя весь мир. Он изменяет под себя и этот город, но чего-то ещё не хватает для полной гармонии. Любовь — это ещё не всё. Джереми чувствует это, но не может найти недостающую деталь, уловить пропущенную ноту.

Он поворачивает голову и смотрит в окно. Останкинская телебашня. Она видна отовсюду, но теперь она близко. Джереми упирается взглядом в её чудовищное основание и говорит: «Стоп». Машина останавливается.

Сомнение. Только теперь, спустя столько лет, столько исцелённых и спасённых, спустя сотню остановленных войн и предотвращённых стихийных бедствий, спустя тысячу предсказаний и проповедей, после манны небесной и всеобъемлющей любви в Джереми закрадывается сомнение. Он выходит из машины. Это Новомосковская улица. Останкино, вся зелёная зона, отгорожено забором. У запертых ворот стоит скучающий охранник. Калитка открыта. Джереми подходит. Водитель трусит следом, как преданный пёс. Он не знает, что ему делать.

На самом деле Джереми не один. Он это знает. За ним постоянно следят. Этим занимаются и люди Спирокки, и российские спецслужбы. Но если оглянуться, вокруг нет никого. Видимость одиночества вполне устраивает Джереми. Водитель пусть будет, он не мешает.

Охранник пытается преградить ему дорогу, но отступает. Он узнаёт это лицо. Хотя дело не в этом. Без прямого указания начальства он не имеет права пропускать даже Президента. Но Джереми не человек. Это Бог. Его нужно впустить.

Джереми проходит через калитку и прямо по газону, широкими шагами, направляется к телебашне. Потому что телебашня соответствует статусу храма в гораздо большей степени, чем любое религиозное сооружение. Телебашня — это место, где можно приблизиться к Богу практически в упор. Посмотреть ему в глаза.

Главный вход охраняется, но секьюрити послушно отходят в сторону, пропуская Джереми. Лифты готовы: пассажирские, грузовые, — все семь штук. Работник, обслуживающий технический лифт, послушно нажимает самую последнюю кнопку.

Но это ещё не самый верх. Тот же лифтёр открывает техническую дверь, и дальше Джереми идёт по лестнице. Никто и не думает его останавливать. Шофёр спешит следом.

Тем временем новость уже разносится по всем каналам. Журналисты толпятся, желая пробиться к лифтам. Потому что телецентр — это осиное гнездо. Это журналист на журналисте. Это люди с камерами и микрофонами, с блокнотами и диктофонами. Они знают, что где-то наверху, в четырёхстах метрах над ними, по лестнице идёт Мессия.

Джереми Л. Смит уже почти достиг вершины. Технические этажи, переплетения стальных арматурин.

Это искушение для Иисуса Христа. «…И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею…»

Для Джереми это не искушение. Это — необходимость переверстать мир. Переверстать его с такой высоты, на которую опасаются залетать даже птицы.

Технический люк открывается. Никаких лифтёров — Джереми сам толкает тяжёлую крышку и выбирается на поверхность. Бетонная кольцеобразная площадка, стальные поручни. Джереми идёт по ней и ищет лестницу. Вот она — наружная стальная конструкция, скобы в бетоне. Можно подняться ещё выше. Шофёр стоит, испуганно вцепившись в поручень.

Это пятьсот тридцать три метра над землёй. Последние семь метров — флагшток. Там есть крошечный сетчатый пятачок, пространство для рабочих. До него ползти и ползти. И Джереми ползёт, и пока его муравьиная фигурка приближается к вершине мира, над Москвой сгущаются тучи. Тяжёлые облака наползают на город, в воздухе отчётливо пахнет грозой.

На такой высоте ветер гораздо сильнее, чем внизу. Он раскачивает шпиль — даже этот, огромный, бетонный, стальной. Он треплет неудобные одежды Джереми, а Джереми движется к конечному пункту своего восхождения.

Где-то внизу журналисты уже встречают перепуганного лифтёра. Тот тычет пальцем вверх и говорит: «Он там». Но дальше журналистам нельзя. Охрана не пускает их к техническим лифтам.

Джереми поднимается. Пять пролётов — он преодолел уже три.

Кардинал Спирокки стоит у лифта на первом этаже Останкинской телебашни. Сейчас в нём живут две надежды. Первая: Джереми спустится. Одумается, не станет ничего выкидывать, не станет обрушивать на город новый приступ любви — вернётся, спустится. Но вторая надежда — гораздо более сильная. Кардинал надеется, что Джереми не устоит перед искушением. Что дьявол окажется сильнее Бога. В этот момент Спирокки готов отправиться в ближайшую церковь и поставить свечу перед изображением дьявола, попираемого ногой какого-нибудь святого. В этот момент кардинал Спирокки становится сатанистом.

Он надеется, что Джереми Л. Смит спрыгнет.

Он стоит, расставив руки, принимая в себя холодный ветер и первые капли начинающегося дождя. Его одежды развеваются. Тучи — грозовые, страшные — сдавливают город в своих объятиях.

Это мгновение станет легендой. Большей легендой, чем всё остальное. Большей, чем сам Джереми Л. Смит.

Крошечный журналистский вертолётик поднимается всё выше и выше. «Нельзя, грозовой фронт», — говорит пилот, но оператор кричит: давай, это сенсационный материал, я хочу это снять, я должен это снять.

Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.

Иисус сказал ему в ответ: сказано: не искушай Господа Бога твоего.

Джереми Л. Смит вглядывается в грозу. Сейчас в его голове меняется всё. Исчезают, прячутся в «нигде» его шлюхи и массажистки, его поклонники и исцелённые, его американские друзья и итальянские лизоблюды. Они пропадают, стираются — вместе с кардиналом Спирокки, вместе с Уной Ралти и Карло Баньелли, вместе с Терренсом О'Лири. Все они исчезают, становятся пустыми звуками, бесконечностью, темнотой.