– Чего нарыл? – склонился над ним Сергий.
– У-у… – протянул Гефестай. – Чего тут только нету… Все, правда, в куче, свалено, как попало, ни бирок, ничего… Собирали минералы по своему хотению! Блестит – сюда его… Но такие каменюки попадаются… Гляди! – он взял в руки изрядный кусок ломкой породы с голубоватым отливом. – Это кимберлит! Алмазоносная хреновина из Южной Африки! Тут, если поколупать, мелкие алмазики выковыриваются… Нет, ты представляешь?!
– Что там – Африка! – подошел Искандер. – Вон, Мне тут Уахенеб перевел маленько… – Тиндарид показал старинную доску, исписанную красками и покрытую мелкими значками. – Они в Америку плавали! Кто там жил в то время? Тольтеки? Или ольмеки? Вот откуда у индейцев пирамиды! Прав был Хейердал, я всегда говорил!
Сергий обернулся, заслышав оживленный щебет девушек Кадешим, и улыбнулся ласково. У девушек были свои открытия – они примеряли древние украшения – диадемы и колье, бусы, браслеты, пекторали. К Лобанову, дразняще покачивая бедрами, приблизилась Неферит. Ее лебединую шею украсило широкое ожерелье из лазурита и белого сирийского агата-яхалема.
– А это – для тебя! – сказала девушка, держа на ладонях увесистую шейную цепь из золотых скарабеев. Не слушая возражений, Неферит увила цепью мощную выю Лобанова. – Тебе идет!
Девушки Кадешим обрадовались и притащили целые ворохи драгоценностей. Стали примерять их на особях мужеска пола – особи слабо отбрыкивались, но девушки были очень убедительны.
– Развели тут матриархат… – бурчал Искандер, ощупывая одной рукою витую гривну на шее, а другой касаясь щеки, где еще краснел след губ Юдифи.
– А чем тебе матриархат не по нраву? – ухмыльнулся Кадмар, поглаживая торквес, тихо побрякивавший на груди.
– Я плохо себе представляю, как бы я жил в мире, где правят женщины!
– А я почему-то уверен, – сказал Сергий, – что женщины не унижали в то время мужчин так, как мы унижаем их сейчас. Просто ты представляешь себе матриархат как царство феминисток. Это отражение в кривом зеркале, Искандер. Феминистки – это крикливые дамочки, мужеподобные уродины или накачанные уродки. Или хорошенькие дуры, настолько закомплексованные, что боятся мужчин и требуют полного равенства! Они стесняются своих тел, стыдятся своего пола и зачем-то перенимают нашу вульгарность, но агрессивно не принимают биологической истины. А она в том, что мы разные, мужчины и женщины! Феминистки очень любят сравнивать женские и мужские мозги и доказывать, что весят они одинаково. Только при чем тут вес? Дело же не в количестве, и даже не в числе извилин, а в содержании! Мы более рациональны, а они эмоциональнее, мы берем логикой, они – интуицией. Но это же не значит, что мы обязательно лучше, а они хуже. Мы разные, и все! У нас разное предназначение – биологически! – а феминистки биологию отвергают, поскольку она их, дескать, оскорбляет. Знаешь, я, бывало, злился на них, но быстро остывал. И даже начинал жалеть. Ведь феминистка, протестуя против женского начала, сама себе отказывает в счастье. Глядишь на такую убогую, и думаешь: «Господи, ведь, вроде все у нее на месте, чего ж она бесится?» Феминизм – это болезнь, это ненормальность. Жаль, что не лечится…
– Может, ты и прав… – промолвил Искандер. – У меня, действительно, какое-то не такое восприятие матриархата. Так а откуда мне было узнать правду? От тех времен остались крохи, следы, обрывки. Уж очень давно все это было! И кто расскажет правду? Жрецы? Так они давно уже служат мужским богам… Чего б им правду говорить – себе во вред?
– Я это себе так представляю, – взял слово Эдик. – Жили мы были в пещерах, охотились, огонь добывали… Бывало, кокнем мамонта, и все – перекур, мужики! А женщины тушу и разделай, и сволоки до пещер, и приготовь из того мяса обед. И вот однажды сидели они, женщины племени мумбу-юмбу, у реки, стирали меховые подштанники, и думали. И придумали! Огородили бережок, посеяли злаки. Поставили изгородь на лугу, развели коров. Мужики-то поначалу хихикали, ну, и дохихикались, попали женам под пяту! Под пяту – это потому, что еще каблуков не знали… И пошло дело! Охотники переквалифицировались в пастухов и пахарей, и все молились Великой Богине!
– У нас ее Реей звали, – припомнил Искандер, – а еще Кибелой…
– А у нас, – вступил Акун, – Великую Богиню именовали Купалой! Она еще Мировое Древо высадила, корни его в преисподнюю прорастали, а крона в садах Ирия тень отбрасывала, где души безгрешные живут…
– А мой народ, – сказала Саджах, – знает иное имя – Ашторет. Или Иштар…
– Похоже чем-то на Исет! – сказал Эдик. – Правда, Неферит?
– Похоже, – согласилась паллакида и объявила: – Снадобье готово, можно принимать!
– И что будет? – подозрительно принюхался Гефестай.
– Никакому Зухосу тебя не подчинить уже, сам кого хочешь подчинишь!
– И долго действует?
– Одну луну.
– Четыре недели, – перевел Сергий.
Неферит, вдвоем с Сарой, вытащила золотой котел, стенки которого были сплошь в мелких выпуклых изображениях – зверюг, пичуг, людишек. Варево было прозрачно, только по поверхности его плавала радужная пленка, а на дне колыхалась муть.
– Сергию первому!
Неферит осторожно зачерпнула из котла серебряным стаканчиком, и протянула Лобанову. Сергий принял посуду и поднес ко рту.
– Остограммься, босс! – ощерился Эдик.
Сергий усмехнулся и выпил.
– Как на вкус? – спросил Искандер.
– Не разобрал, – пожал плечами Сергий. – Минералка как минералка… Нарзан без газа.
Вторым причастился Искандер. Выпил Гефестай. Хлебнул Эдик.
– Что-то я ничего не чувствую, – сказал Чанба с подозрением.
Картинно вытянув руки к Регебалу, он проговорил замогильным голосом:
– Спа-ать! Спа-а-ать!
Регебал – брык! – и откинулся к стене. Захрапел.
– Ух ты! – растерялся Эдик. – Действует!
– Дождешься… – пробормотал Регебал, и гомерический хохот сотряс святилище Тота.
Средством обнесли девушек Кадешим. Дошла очередь до Кадмара. Выпив, он поморщился. А потом побледнел вдруг и грохнулся на пол.
– Что с тобой?! – кинулась к нему Мельха. – Воды!
– Яду мне, а не воды! – промычал Кадмар, завозив лицом по плитам пола. Обхватив руками голову, он завыл.
– Кадмар! – сказал Сергий, склоняясь к галлу. – Ты чего? Привиделось что?
– Если бы! – с отчаяньем проговорил Кадмар.
Он поднял искаженное лицо и сел, закачавшись из стороны в сторону. Все молчали в полной растерянности. И в этом молчании Кадмар заговорил, глухим, напряженным голосом:
– Я с самой Александрии служил Зухосу! Он подчинил меня еще в Серапейоне, когда мы с Уахенебом подслушивали его разговор с Пандионом. Уахенеб ушел вперед, а я замешкался, и тут выходит он… Зухос поднял руку, и сказал… Я не помню, что он сказал, но я все ему тогда выложил – и сколько нас, и откуда мы, и зачем. И он приказал мне следить за вами, и докладывать – лично или через доверенных людей. И я докладывал! Это я тебя сдал в Мемфисе, когда Зухос схватил тебя и схоронил в пирамиде. Я! И в Гермополе… И в Фивах, когда вас схватили, это тоже была моя работа!