– Ну! – выдохнул Кирилл.
– Ага... У нас как – ест большой орда и над ней хан...
– Очень большая? – поинтересовался Кирилл.
– Сорок тысяч воин! – гордо сказал Котян. – Ага... Хан у большой орда был Мурзай – это как конунг у русов, хан у малой – Албатан, он как ярл. А я был бек, имел брат кровный Халил... Ш-шакал! – Котян смолк ненадолго, словно заново переживая давнишнее предательство, и продолжил глухо: – До сих пор снится мой юрта из белого войлока... Кибитки кругом, арбы, кошары, а дальше – стада мои и табуны, и надо всем кизячный дым стелет... Просыпаюсь иногда – вот оно! – а это дым с жаровни... Халил всегда ласков был, и я отмечат его, рядом с собой в юрте сажат... Три зимы назад откочевали мы за реку Данепр, а, когда бродом ходи, Халил и говорит: «Тут, мол, недалеко ромейская ладья стоит, у меня там друзья. Давай, мол, приходит в гости – у ромеев вино, что мед сладко, а уж веселит не в пример кумысу!» Ну я, дурак, и согласился. Надо же, думаю, попробоват! Иначе как сказат «нравится», коли не испытат? Заявились мы... Встретит меня с почетом, усадит на ковры, чару вина подносит... Короче, споили бека Котяна. Последнее, что помню, – это как Халил, трезвый как стеклышко, на коня садит, а соматопрат [46] , к коему я угодит, кланяется ему... А я лежу как конь взнузданный и кисну от смеха... Потом... – печенег прерывисто вздохнул. – Меня долго водит по Кустандине, показыват, как обезьяну, в Большом Дворце. Я забавлял царедворцев, пока не надоел, и тогда меня продали на Кандию сарацинам. Я пас их коз, два раза пытался бежат, но меня ловили. В третий раз выжгли тавро на плече, словно я бычок в гурте, и отправили сюда, – Котян топнул по палубе.
Он смолк. Не вел речей и Кирилл. Оба словно пытались осмыслить свое теперешнее положение и тянули на себя одеяло жизни прежней, чтобы прикрыть дыру во времени, оставленную подлостью и рабством, чтобы сметать на живую нитку прошлое с настоящим и определиться с будущим.
– Я не могу обещать, Кирилл, – сказал Олег негромко, – что Мария ждет тебя по-прежнему, но мы непременно найдем ее в Константинополе. Разыщем и Халила...
Больше в тот вечер они ни о чем не говорили. У каждого на душе столько наросло болючего и палящего, что утолить эту боль и залечить этот ожог можно было только наедине с собой, с морем, с небом и с тем Богом, которому возносились молитвы.
С ветрилами, поймавшими попутное дуновение, плылось легко и просто. Лодьи и сафины бодро резали форштевнями мелкую волну, а бек Котян, сменивший убитого кормщика, даже песню затянул. Слов ее никто, кроме бека, не понимал, но гортанный голос, выводивший мелодию, унылую, как зимняя степь, странно сочетался с шумом морских валов и посвистом ветра, путающегося в штагах и шкотах.
Пончик принес немудреный ужин Олегу и спросил:
– Ты чего такой скучный стал?
– Да так... – попытался отвертеться Сухов.
Шура, памятуя, что его друг отличается не только страстью к языкам, но такоже изрядным женолюбием, ухмыльнулся с пониманием:
– Шерше ля фам? А? Ля фам шерше?
– Ля фам... – вздохнул Олег. – Такая ля фам, Понч, что тебе и не снилась... Чем-то на нее Софи Лорен смахивает. Заметь – не она на Софи, а та – на нее...
– Может, встретитесь еще... – неуверенно проговорил Пончик.
Сухов только плечами пожал – Бог его знает...
* * *
Рано утром, когда с левого борта еще таяла тьма, а с правого разгоралась заря, перекрашивая серые сумерки в гламурный розовый колер, по северному окоему показалась черта земли.
– Ну вот, – бодро сказал Турберн, – мы почти дома!
Пока корабли подошли к устью Итиля, красный шар солнца успел взойти, зажелтеть и изгнать ночную сырость.
Дельта великой реки разошлась в обе стороны, пропадая за горизонтом. Еще немного, и лодьи с сафинами вошли в узкую протоку. По болотистым берегам вставали высокие зеленые стены камыша, перемежаясь с зарослями чакана, похожего на гибкие мечи. В воде плескались осетровые, нагуливая вес, на мелководье у берегов гуляли цапли. По затонам крутились стаи уток, в тростниках шелестели кабаны, откапывая вкусные корешки.
Река текла под уклон, и вскоре топкие берега «просохли», их заняли ивы в три обхвата. Ветлы, склонившиеся над водою, отражались в мощных струях – там, где речную гладь не покрывали зеленые лепешки листьев лотоса и его царственные цветы.
За ивами потянулась равнина, заросшая камышом вдвое выше человеческого роста. Над ровной гладью колеблющихся метелок вздымались продолговатые бэровские бугры, на сухих вершинах которых качались под ветром колючие кусты перекати-поля.
– Благодать! – сощурился Железнобокий.
К борту подошел князь и поглядел из-под руки.
– Кажись, керхане встречают, – проворчал он. – Бона, едут...
Разъезд керхан, свободных воинов-хазар, показался из камышовых дебрей. Человек десять всадников были вооружены щитами и плетьми, арканами, привязанными к седлу, и копьями. Черноволосые и смуглые, керхане больше всего напомнили Олегу гастарбайтеров-узбеков. В левом ухе у каждого по бронзовому кольцу, у левого бедра – кривой нож.
Турберн сделал приветственный жест.
– Хон керба [47] ! – крикнул он, исчерпав наполовину запас хазарских слов.
Керхане сильно удивились и повернули коней обратно, а их предводитель не придумал ничего лучшего, чем обернуться в седле и погрозить варягам кулаком. На лодьях захохотали.
А местность по берегам Итиля все более «одомашнивалась» – потянулись садочки и огородики, появились виноградники. На зеленых пастбищах, обнесенных изгородями из колючих кустов, паслись лошади. Раз за разом из камышей выплывали узкие рыбацкие челны, в которых трепыхались огромные серебристые белуги.
– Вот где рыбы... – проговорил Фудри, жадно приглядываясь к чужому улову.
– Она здесь дешева, – подтвердил Турберн, – большого осетра можно за полданика купить... И вообще, ничего у хазар своего нету, окромя белужьего клею!
– Подгребаем, однако! – крикнул Котян. – Город Итиль видат!
Олег даже привстал с места, чтобы разглядеть знаменитую столицу Хазарского каганата. Итиль его малость разочаровал – после чудес и диковин Константинополя город на волжских берегах поражал убожеством.
И слева, и справа тянулись на десять верст сплошные глинобитные дувалы, зигзагами ограждая улочки, заросшие зеленой травой. Высокий западный берег был застроен вразброс саманными мазанками с покатыми кровлями и островерхими войлочными юртами, деревянными домами богатеев с горбатыми крышами и культовыми зданиями – церквями с золочеными куполами, облитыми глазурью минаретами, плоскокрышими синагогами и караимскими кинассами.