Марозия откликнулась воркующим грудным голосом:
– Тогда и я приветствую вас в моих владениях.
Повинуясь приглашающему жесту Елены, сёстры вошли в вестибул, свертывая с себя тяжелые плащи и оставаясь в сюркени из драгоценных материй. Свиту увела Алоара – в людскую.
Заранее вызнав все тонкости местных ритуалов и обычаев, Мелиссина первым делом усадила гостий за стол, ломившийся от снеди. Марозия повела себя весьма непринуждённо и утолила свой аппетит на славу.
Заметив, что хозяйка не берёт мясо руками, а накалывает его двузубой вилкой, сенатрисса удивилась и заинтересовалась.
– А зачем так? – спросила она, кивая на вилку.
– Чтобы зря не пачкать рук.
– Дай я попробую!
Мелиссина протянула Марозии вилку, и та испытала её в действии, немало насмешив и себя, и Теодору с Еленой. Забрызгав весь стол, сенатрисса всё-таки обрела кое-какой навык в обращении с неведомым ей столовым прибором. Завязался лёгкий светский разговор ни о чем, потом женщины освоились и сменили тему, перейдя на мужчин. Мелиссина умело направляла разговор, подталкивая Марозию к речам о Гуго Арльском.
– Мужем я довольна, – сказала сенатрисса, щепетно беря пирожное, – это сильный человек, жестокий и властный, упорный в своих намерениях. Он единственный сын Теобальдо, графа Арльского, и Берты Лотарингской, дочери короля Лотаря II. Выйдя в графы, Уго был королем Нижней Бургундии, но тех земель и той власти было мало ему, он жаждал большего. И вот Уго короновали в Павии…
– Говорят, его призвал архиепископ Ламберт? – уточнила Елена.
– О, – усмехнулась Марозия, – этот поп – тот ещё пройдоха! Но и Уго палец в рот не клади – откусит всю руку по локоть! Если говорить правду, – приглушила она голос, – то Уго призвала и я. После смерти моего второго мужа Гвидо я отправила к Уго послов, передавших ему мои слова: приди и владей Римом – значит, и мной тоже. Спросишь, почему я вообще звала его? Отвечу – мне пришлась по душе его натура – где надо, гибкая, где надо – твёрдая. Уго милостив, но вот предателей не прощает, уничтожая их безо всякой жалости. Вот, был случай – двое судей Павии сплели против него заговор – Вальперт и Гецо по прозвищу Эверард. Сын Вальперта, Пётр, поставлен епископом в Комо, а дочь его, Роза, вышла замуж за пфальцграфа Гизельберта. Уго детей не тронул, но отца их казнил, а Гецо изувечил. Вот так. Он расставляет своих людей повсюду, как фигурки при игре в затрикий. [54] Вот епископ Ильдин, скажем. Его изгнали из Льежа, а Уго устроил его епископом Милана…
– А монаха Ратера, – вставила Теодора, – сделал епископом Вероны.
– Верно, – кивнула Марозия.
– Лишь бы не забывал родных… – намекнула Елена.
– О, уж об этом он не забывает! А уж в женах его и любовницах и запутаться, право, нетрудно! Своего сына от Вандельмоды – Умберто – Уго сделал маркизом Тосканы и герцогом Сполето. Сын от Пецоллы – Бозон – стал епископом Пьяченцы. Да что там! Дочь Уго Альда вышла замуж за моего сына Альбериха II!
– Хорошая партия, – кивнула Елена.
– Безусловно, – согласилась Марозия и вздохнула: – Мне было бы совсем хорошо и спокойно, если бы Бог дал сыночку немного терпения и почтительности, убавив заодно строптивость его и великую гордыню. Альберих не выносит Уго, и любое слово отчима воспринимает как личное оскорбление. Боюсь, однажды это кончится очень плохо – им двоим тесно в Риме.
– Так ваш супруг нынче здесь?
– Да, он покинул сырую и холодную Павию, чтобы погреться на нашем солнышке!
Поболтав еще немного, Марозия с Теодорой собрались уходить. На прощание «владычица Рима» предложила Елене навестить их с мужем в замке Сан-Анжело, и Мелиссина с благодарностью приняла приглашение. Проводив могущественную и опасную гостью, тайная посланница с удовлетворением отметила: неделя прошла удачно. Теперь, по крайней мере, стало ясно, на кого делать ставку, кого именно ей нужно «разрабатывать», – Альбериха II Сполетского.
Покуролесили варяги изрядно – весь берег амальфитанский словно притих в испуге. Ну, особо не зверствовали, и то ладно.
С отплытием, правда, припозднились – отчалили в разгар ясного утра. Семь лодий, пять галер-санданумов и две огнепальных хеландии покинули порт Амальфи и потянулись на запад, чтобы обогнуть полуостров Сорренто и выйти в Неаполитанский залив.
– Што-то знакомое чую, – нахмурился князь Инегельд. – Неаполь… Неа-поль. Неополис? Это што ж, вроде как «новый город»? Новгород, значит?
– Верно, Клык, – ухмыльнулся Олег, – Новгород и есть. Неплохо ты речь ромейскую усвоил.
– Ну-к, дело, чай, известное, – польщённо улыбнулся Боевой Клык. – Поди лет пятнадцать греческий язык на слуху-то!
Турберн Железнобокий, сидевший на месте кормщика у рулевого весла, что опускалось с правого борта «Пардуса», посадил за себя Тудора, сына Инегельда, и подошёл к стоявшим магистру и князю. Нервно потирая мозолистые ладони, спросил:
– Кабыть, пришла пора гелеполу сбивать-сколачивать?
– А то! – пробасил князь. – Сколотим, чего там… Ужо настучим неаполитанцам-засранцам, штоб впустили! Долбанём со всей мочи!
– Со всей дури! – хохотнул Турберн.
– Смена гребцов! – разнёсся трубный глас Карла Вилобородого. – Парус по ветру!
Тем временем хеландия «Грифон» прошла у лодьи за кормой, отбирая ветер, и этим тут же воспользовался «Финист» Вуефаста Дороги – стал обходить «Пардуса», пока не поравнялся с ним.
– Путём-дорогой! – гаркнул ярл Вуефаст, передавая привет по морскому обычаю. – Здорово, молодцы!
– Ваше здоровье! – радостно заорал Карл Вилобородый. – На все четыре ветра!
– Откуда боги несут?
– От Амальфи!
– А чего вы в той Амальфе забыли-то?
– Дык, ёлы-палы! Одной лимончеллы сколь выпили – страсть!
Экипажи обеих лодий грохнули одновременно.
Тут земля амальфитанская, что цвела и пахла по правому борту, ушла к северу, загибаясь оконечностью и открывая пролив между Сорренто и островом Капри.
– Кормчий, право руля! – скомандовал Вилобородый. – Табань правым бортом! Левый борт, поворот!
Весла справа погрузились, тормозя ход, и разбежавшаяся лодья стала неохотно заворачивать в пролив.
– А нас уже ждут, Клык, – сказал Олег, выпрямляясь.
Инегельд обернулся к носу лодьи и нахмурился – на лазурных волнах пролива, ближе к Сорренто, покачивались десятки галер. Их мачты были убраны, как то делается перед боем, и лишь кое-где полоскались стяги с фигурой Св. Януария, покровителя Неаполя. Заметив варяжские корабли, капитаны галер воодушевились, их протяжные крики переполошили подчинённых – вразнобой загудели барабаны, и сотни вёсел заблестели на солнце, загребая голубую воду.