– Приступить к погружению, – скомандовал он сам себе, лишь бы стало поменьше тишины и пустоты.
Заклокотала вода в цистернах, «энбэшка» плавно пошла вниз, и голубоватое сияние ангара сменилось зеленистым светом, что сеет солнце на малых глубинах.
Положив руки на джойстики, Браун включил водомет. Под полом зашипело и зажурчало. Субмарина медленно проплыла между решетчатых опор ангара, выходя в море со скоростью водного велосипеда.
Чем дальше от берега уплывала НБ, тем чище делалась вода – уходила за корму поднятая волнами муть, размытые лучи света обретали четкость контура. Безрадостное каменистое дно постепенно наполнялось биением жизни – вон бледно-розовая актиния показалась, а вон – асцидии прилепились к глыбке, похожие на двугорлые темно-красные кувшинчики. Поползли трепанги и морские звезды, из донных отложений выглянули плоские морские ежи – их панцири словно покрыты были темно-фиолетовым фетром. А вон и их круглые собратья иглы топырят… Проковылял краб. Рывками промахнула молодь креветок, играя изумрудными спинками.
Субмарина пошла в обход мыса, и у подножия прибрежной скалы открылась плотная черная полоса – мидиевая банка. Вон гребешок клацнул створками и мягко отпрыгнул, толкаемый слабой струей. А вон маленький осьминог суетливо прячется в створку крупной устрицы. И этот боится…
На пульте замигал зеленый огонек, и диспетчер с центрального поста сказал официальным голосом:
– Вызываю Эн-Бэ номер семь.
– Слушаю, – обронил Браун.
– Тимка, ты, что ли?
– Видео включить?
– Зачем?
– Для опознания.
– Да не, не стоит. Кислое выражение твоей физиономии еще не стерлось из моей памяти. Ты где бродишь?
– Я на границах плантации восемь тире «Бэ».
– Принято…
Поморщившись досадливо – к чему этот агрессивный тон? – Тимофей направил субмарину на юг, туда, где уже угадывался келп. Плантация 8-Б. По огромным коричневым плетям ламинарии скользили блики то изумрудного, то медного цвета. Округлые корешки водорослей цеплялись за каменистое дно, и растения живыми синусоидами поднимались вверх с глубины двадцати метров, почти достигая поверхности. Чем не лес? Всей разницы, что не ветерком колеблется, а приливным течением.
«Энбэшка» двинулась малым ходом, раздвигая ламинарию округлым носом. Браун пристально вглядывался в чащу водорослей. В июне собрали первый урожай, целый квартал ламинарию подкармливали, облучали – можно снова приступать к уборке. Вон, слоевища [9] какие – мясистые, плотные. Пожалуй, пора, а то переспеют…
– Диспетчер! Тут Эн-Бэ семь.
– Я вас внимательно слушаю.
– Расшевели своих кибернетистов, растолкуй им, чтобы слали ко мне биокомбайны…
– Зачем тебе? Ты что, никогда не видел биокомбайн?
– Сено косить пора.
– Так нешто мы без понятия? – всполошился диспетчер. – Жди, начинаем переброску.
– Жду.
Часом позже Тимофей осмотрел почти всю плантацию. А тут и биокомбайны, переброшенные дирижаблем, рядком опустились под воду. Десять белых клешнятых аппаратов пошли уступом, следуя у самого дна. Хватаясь сразу за несколько водорослей, они подрезали их манипуляторами и быстро-быстро сматывали, накручивая, как спагетти на вилку. Поверху скользил уборочный катамаран.
Работы хватало и Тимофею. Заученные движения, монотонные действия мешали думать, отвлекали от неприятностей. Близился вечер, и он страшил Брауна. Легко было обещать Марине «разобраться» с Айвеном, куда труднее сдержать данное слово… Но надо. «Надо, Тима, надо!»
Солнце зашло за тучку, под водой сразу стемнело, и биокомбайны зажгли яркие фары. Лучи прожекторов пронизывали воду ощутимыми конусами света, и все краски, размытые водой, теперь сверкали так, будто с них стерли тусклый налет.
– Все, – сказал смотритель Браун, когда биокомбайны зависли над сжатым «полем», – плантация восемь-бэ убрана.
– «Стада в хлевах, – процитировал диспетчер с выражением, – свободны мы до утренней зари!»
– Чао-какао…
Субмарина развернулась, направляясь в обратный путь. Тимофей поморщился – труд, называется! Четыре часа поработал – и домой. А вот в ТОЗО вкалывали по-настоящему, без дураков. Пахали, горбатились по восемь, по десять часов, бывало, что и без обеда, без выходных и праздничных дней. Зато как сладок был отдых после тяжелого дня! Как вкусна была уха, сваренная на бережку необитаемого острова!
…Над океаном багрянеет закат, волны мерно наваливаются, перебирая песок и покачивая причаленные субмарины, в котле булькает, а китопасы сидят вокруг костра и рассказывают случаи из жизни – о встречах с Большой Белой Акулой, с Великим Кальмаром, с неведомыми вовсе тварями, скрытыми в безднах вод… О женщинах, о китах, о ганфайтерах…
Аккуратно закрыв за собой дверь на станцию, Браун сделал несколько шагов по пляжу и замер. Море ритмично дышало, поднимая и опуская волну за волной.
Море… Подумаешь, море. Миль за двести отсюда изогнулись Японские острова, а дальше, за краем земли, начинается океан. И проходит граница Тихоокеанской Зоны Освоения. Фронтир [10] . ТОЗО.
Тут с моря донесся басистый гул. Из-за мыса выплыл огромный корабль на воздушной подушке. За кормой у судна вставала гора… да что там гора! Целая горная гряда водяной пыли. Судно быстро проследовало на юг и скрылось за изгибом берега. А Тимофей пошагал домой.
Стоял конец сентября, было безветренно и тепло, хотя по ночам уже чувствовался холодок. Некогда зеленые сопки переодевались в желтое, ярко золотея на фоне пронзительно синего неба. Кольцевой парк, окружавший Мутухэ, был засажен кедрами и выделялся – темный, но живой, на светлом и увядающем. Цвет хвои живо напоминал окраску ламинарии под серебрящимися водами залива. «Опушка келпа!» – усмехнулся Браун.
Серая полоса фривея [11] , раскатанная с невысокого перевала, плавно огибала парк, поднимаясь на эстакаду – дорога словно вставала на цыпочки. Движение было редким – прошуршала на юг пара атомокаров, приплюснутых и распластанных; огромный, обтекаемый электробус укатил на север, громко урча моторами. И тишина…
Сиеста. Днем мутухэнцы сонливы и вялы, на улице они покажутся часам к семи – на людей посмотреть и себя показать.
Тимофей прошел по всей улице, спустился к набережной, повторявшей изгиб речки Мутухэ. Он искал Айвена через «не хочу» и «не могу».
Внезапно Браун замер. Из подъезда дома напротив вышел Новаго, тиская высокую стройную девушку. Марина?! Тимофей бросился вперед и тут же резко затормозил – Рожкова, смеясь, позволила жадным губам Айвена коснуться стройной шеи, а после ухватила рукой его подбородок и притянула к себе. Поцелуй был краток – Марина увидела Брауна. Тимофей закаменел лицом, круто развернулся и пошагал прочь.