— М-да… Ощутимо.
— Зло… Добро… — Помаутук вздохнул. — Это чересчур общие категории, они очень относительны и не бесспорны. Добро всегда пассивно, это не деяние, а просто не сотворение зла и непротивление злу. Но разве в том благо? Если человек, занявший позицию невмешательства, хладнокровно наблюдает за мучениями людскими, то он потворствует злу! Тут непротивление тождественно соучастию… Скажите, Тимофей, вы, вообще, верите в светлое будущее?
— В коммунизм? — усмехнулся Сихали.
— А что? — не отступился пастор. — Хорошее слово. Его, правда, испаскудили, как только могли, но тут надо видеть суть, а она в том, что коммунизм — это высшая форма общества.
Браун вздохнул.
— Мир Справедливости… — проговорил он. — Знаете, пастор, я бы очень хотел пожить в таком мире, где вокруг одни только гордые, весёлые, красивые, хорошие люди. А ещё лучше родиться в нём… Но, Господи, когда ж это будет?.. И будет ли?
— А вы знаете, Тимофей, что самое удивительное? — оживился пастор. — Ведь мы можем устроить коммунизм хоть сейчас! Стоит только всем людям договориться — не лгать, не предавать, не причинять смерти, не делать друг другу больно, и всё! Но ведь не хотят… Мелкие страстишки, мелкие пакости дороже человекам, нежели любовь к ближнему и дальнему. А коммунизм — это моя мечта, Тимофей. Основной движущей силой при коммунизме будет стремление масс максимальным образом удовлетворить свои духовные потребности, и, когда возникнет противоречие между вечным недостатком материального потенциала общества и вечным избытком культурного потенциала, настанет эпоха всеобщего духовного благоденствия, эпоха активного добра! А пока мы вынуждены делать добро из зла…
Неожиданно Сихали почувствовал головокружение, бледные отсветы заиграли под потолком, а перед глазами — или в самой голове? — замелькали смутные образы: мрачные своды, сочащиеся влагой, мокрые улицы, скудно осиянные рядом фонарей, слепые окна домов. И неразличимая человеческая масса, тоскующая о счастье, взывающая о помощи. Вот человек с очень бледным лицом, в чёрной фуражке с высокой тульей, втолковывает ему что-то с силою, с прочувствованностью, но Тимофей почти не слышит голоса, заглушаемого хором: «Зиг хайль! Зиг хайль!..»
Так же внезапно, как началось, наваждение пропало. Сихали увидал неподвижно сидевшего Помаутука, мирно храпевших товарищей, свои руки, вцепившиеся в подлокотники, пышногрудую блондинку, неутомимо казавшую свои прелести.
— Это… — хрипло выговорил он. — То самое?..
Пастор кивнул.
— Да, — сказал он с вымученной улыбкой. — Очень слабый сигнал… Видимо, творению фон Штромберга сильно не хватает энергии. Ну, по крайней мере, нам с вами не потребуется медицинская помощь…
— И то хлеб, — проворчал Браун. Глянув на часы, он набрал воздуху побольше и грянул: — Подъём!
Прозвание «сити» в английском языке приложимо лишь к крупным городам. Нептьюн-Сити к ним не относился, это был маленький «одноуличный» посёлок — два ряда домишек, выстроившихся полукругом вдоль Мэйн-стрит, огибавшей куполовидный нунатак, напоминающий формой женскую грудь. Или шелом русского витязя — это уж кому как.
Караван фридомфайтеров вышли встречать человек двести, и отнюдь не с хлебом-солью — решительно настроенные мужики в каэшках тискали лучемёты или пульсаторы, а те, кому не достались орудия убийства, красноречиво сжимали и разжимали кулаки.
Пятиосники подъехали и остановились в ряд. Сихали, спрыгнув с капота, непринуждённо зашагал к «встречающим».
— Кто такие? — крикнул сухонький старикан с козлиной бородкой.
— Глаза разуй, — вежливо посоветовал ему Тимофей.
Старикан сперва вытаращился на него, потом прищурился, присмотрелся…
— Ребята! — заорал он. — Да это никак Сихали Браун, самый быстрый стрелок! Он самого Акулу Фогеля уделал!
— Он не только ганфайтер, — проворчал подоспевший Шалыт, — Сихали «по совместительству» генрук ТОЗО.
— А мы чё? — снова вылупился старик, неуклюже юля. — Мы ничё… Так, это… Добро пожаловать, генруки!
— Воздух! — разнёсся протяжный крик.
Тимофей резко обернулся и увидел вдали пунктирный инверсионный след стратолёта — словно кто нанизывал комочки ваты на незримую нить. Вот вспух последний клубочек, и ниточка словно оборвалась — гиперзвуковик снижался.
— Спокойно! — крикнул Сихали. — Это наши!
Когда стратоплан «Гамаюн» понёсся над самым куполом, да так низко, что плотный фирн [76] за его хвостом летел искристыми фонтанами, у Тимофея исчезли последние сомнения — так лихо вести аппарат мог только один человек — старый пилот и межпланетник Станислас Боровиц.
Двигатели-прямоточники взвыли на реверсе, стратолёт выпустил шасси. Коснулся льда и помчался, трясясь и вздрагивая, пока не угодил в рыхлую снежницу и весь не окутался белым облаком, словно под лавину попал.
Плавно опустилась хвостовая аппарель, и вниз сбежали океанцы-добровольцы. Загорелые, небритые, увешанные оружием, они блестели солнечными очками и сверкали белозубыми улыбками, а впереди вышагивал Станислас — пожилой, моложавый, седовласый и, как всегда, «под градусом».
— Тимка-а! — заорал он. — Здоров, амиго! [77] Как жизнь половая?
— Хреново, Стан! И как тебя только тётя Хани отпустила?
— А то ты не знаешь, как! Сказала: «Убьют — домой можешь не возвращаться!»
Обняв старого секундо, [78] Сихали убедился, что Боровиц ещё крепок — таких дедов из железа делали и обшивали сыромятной кожей. Хрен сломаешь!
— Принимай пополнение! — сказал Стан, сияя. — Китопасы все — и точно знают, с какой стороны у бласта дуло!
Тут старичок-антаркт с козлиной бородкой выбрался вперёд и сказал ревниво:
— А наши сплочённые ряды, между прочим, тоже пополнились! Парни второй день слетаются — из Гросвенора, из Вестфолля, из Хал-Флада, из Эдсел-Форда, Йорга, Юсарпа, Такахе, Форрестола…
— Не хухры-мухры, — снисходительно сказал Боровиц и крикнул: — Чего прижухли? На разгрузку! Дед Мороз подарки привёз!
В загашнике у «Деда Мороза» нашлись тяжёлые плазменные излучатели «Доннер» и «Теплон», шестиствольные системы лазерного огня «Сикс-шутер лайтинг» и прочие «игрушки», которым бородатые дяди-фридомфайтеры радовались как дети малые.
— Сан Саныч! — приобнял Боровиц шеф-пилота. — Будь другом, отгони «птичку»! А то больше некому!
— Да я не знаю даже… — Толстяк неуверенно глянул на генрука.
— Отгони, Сан Саныч, — кивнул Тимофей, — а то ведь всё равно не отстанет.