Кривя губы в злой усмешке, жрец Замолксиса прошагал до канаба и свернул на прямую и ровную Декуманус Максимус. Улица привела его к маленькой священной роще, чудом уцелевшей в последнюю войну. В глубину рощи уводила аллея, вымощенная камнем, она упиралась в ворота небольшого храма Замолксиса — римляне не мешали дакам молиться своим богам. Чем бы варвары ни тешились, лишь бы за мечи не брались…
Подняв посох, Сирм постучал в ворота. Гулкий звук разнесся по храму. Не скоро створка ворот отошла в сторону, и наружу выглянул плешивый боязливый человечек лет пятидесяти, в белом жреческом одеянии до пят и с золотым обручем на голове, смешно обжимающим скобку седых волос.
— Кто ты, путник? — спросил он. — И чего ищешь в святом месте?
Сирм усмехнулся и выговорил весомо:
— Меня зовут Сирм сын Мукапиуса, я первосвященник Великого Замолксиса и сыновей его Кабиров!
Жрец в страхе выпучил глаза.
— Н-нет! — выдавил он. — Сирм умер!
Первосвященник молча задрал полу плаща и продемонстрировал жрецу запястье. На загорелой коже проглядывала татуировка — волкоголовый дракон сплетал длинное тело в кольца и щерил клыки.
— О-о! — расширил глаза жрец, порываясь пасть на колени.
— Эту метку оставил мне мой отец, — гордо сказал Сирм. — Он удалился на поля Кабиров, но я остался. И доведу дело его до конца.
— Да будет милостив к нам Величайший Безымянный! — молитвенно прошептал жрец. — Входи, о Сирм, будь хозяином в моем доме.
Войдя, первосвященник снял петас, обнажив коротко остриженную голову.
— Меня зовут Скорий, — говорил жрец, шагая впереди нежданного гостя, — еще великий отец твой Мукапиус поставил меня сюда, и я сберег рощу. И храм тоже в целости!
Обернувшись, он удивленно воскликнул:
— А где твои волосы?
Сирм усмехнулся и погладил ладонью седую щетину на макушке.
— Я жил в Египте, — объяснил он, — а у тамошних жрецов в обычае брить голову. Не выделяться же.
— Ясненько, ясненько, — закивал Скорий и засуетился: — Сейчас принесу что поесть!
Стол он накрыл в личных покоях — небольшой комнате с огромным камином и маленькими оконцами, заделанными слюдой.
— Такую комнатушку, — болтал настоятель храма, — легче протопить. Охапки дров мне хватает на весь день!
Смахнув пыль со стола, он расставил миски и чашки. Яства были обычными, без изысков — просяная каша, кусок вареной кабанятины, старое сальтензийское вино и, на закуску, соленый фундук.
Сирм набросился на еду, словно хотел насытиться за все десять лет воздержания — где бы он попробовал такое в Египте?
— Зачем ты вернулся, Сирм? — негромко спросил Скорий. — После смерти Мукапиуса ты стал главным жрецом, римляне долго искали тебя, за твою голову была назначена награда… Разве не страшно тебе?
— Страшно, — согласился сын Мукапиуса. — Но я не потому удалился в Египет, что меня гнал страх. Мне ли бояться смерти? Мне, ходившему по краю рядом с отцом и Децебалом? Нет, я просто опустил руки тогда, ибо не видел просвета и не имел надежды. Даки или погибали, или попадали в рабство, или становились на сторону римлян. И с кем мне было выступать против владычества Рима? Кого звать? — Сирм мрачно покачал головой и продолжил: — Все десять лет я выходил на пристань Саиса и расспрашивал купцов, как тут у вас дела. И десять лет подряд меня успокаивали, говорили, что в Дакии «все спокойно», — одних разбойников-даков умиротворили, а другие — и даки, и геты, и буры, и карпианы, — покинули свои земли, ушли за Пирет, в Пустыню гетов или к берегам Гипаниса. Капля за каплей уходила и моя надежда, когда вдруг я услышал новость. Фракийский купец поведал ее мне. Дескать, появился в Дакии некий Оролес, называет себя наследником Децебала, собирает воинов, дерзает нападать на военные лагеря римлян. И надежда вновь переполнила меня! Ах, думаю, услышал Замолксис мои молитвы, послал Дакии спасителя!
Скорий заерзал, смущенно покряхтывая.
— Вообще-то, «свободными даками», что скрылись за Пиретом, правит Тарб, — осторожно заметил он. — Оролес сын Москона — всего лишь военачальник Тарба, его правая рука. И потом… Оролес дерзок, это правда, но он нападает не только на римлян… От него стонут все — от Бурридавы до Напоки.
— А что же делать? — горячо сказал Сирм. — Как ему быть? Разве можно собрать армию, никого не потревожив? Я для того и прибыл, чтобы помочь Оролесу вернуть любовь даков! Согласись, Скорий, если бы Децебал действовал так же, как Оролес, римляне давно бы овладели Дакией. Ибо кто поддержит царя, грабящего свой народ?
— У Децебала было золото… — решился вставить настоятель.
— О! — восхитился Сирм и выставил палец. — Золото! А тебе известно, Скорий, что не все сокровища Децебала обогатили римлян?
— Ну-у… Я слышал о тайнике на горе Когайнон, но никто не знает, где это… Дорога на Когайнон была ведома одному лишь Мукапиусу…
— И мне! Я лично провел на Когайнон три воза с золотом. Его там, если мерить по весу, потянет на хорошего быка! Со мною были рабы-землекопы, охрана и сам царь. Рабов убили, их трупы схоронили вместе с кладом. Охранникам я скормил отраву. Царь мертв. Один я знаю тайну Когайнона! И я готов открыть ее Оролесу или Тарбу, мне все равно. Лишь бы новый царь поклялся, что употребит золото на пользу дакам! — Внезапно изменив тон, Сирм деловито добавил: — Ты должен помочь мне в этом.
— Я?! — изумился Скорий и побледнел. — Д-ды… Да к-как же… Конечно, парни Оролеса з-заглядывают ко мне тайком, но…
Сирм навалился на стол и вперил в Скория немигающие зрачки.
— Тебе нужно будет встретиться с людьми этого сына Москона, — раздельно проговорил первосвященник, — и предложить сделку: мы ему золото, он нам — борьбу с Римом! Золото Когайнона будет теми дровами, из которых возгорится война! Оролес купит оружие и наймет сарматских конников, он будет платить дакам за продовольствие, и те сами станут помогать ему — прятать раненых бойцов, сообщать важные новости, вредить римлянам по-всякому!
Скорий растерянно водил ладонями по столу.
— Я попробую… — промямлил он и вздохнул обреченно. — В священной роще есть дуб, — добавил жрец бодрее, — а в нем дупло. Время от времени посланец Оролеса оставляет в нем записку — просит разузнать что-то, передать кое-кому пару слов… Ответ я оставляю там же…
— Пиши! — приказал Сирм. — Пиши про золото, только не упоминай мое имя. И чтоб сразу положил в дупло! Время не ждет, осень на дворе. Если зарядят дожди, дороги развезет. Действуй, брат!
Оставив вечером записку в дупле старого дуба, утром Скорий ее не нашел. После заката Сирм погнал жреца проверить «почтовый ящик», и тот обнаружил ответ — неизвестный назначил встречу в таверне «Мешок гвоздей». Делать нечего, Скорий закутался в химатий и отправился на встречу.
Таверну срубили из дерева на окраине канаба, выстроив в два этажа, подняв над входом навес на столбах. Ветер задувал, кроя лужи рябью, проникая под плащ и вызывая сочувствие к одиноким странникам в ночи. Все окна таверны были прикрыты ставнями, в щели сочился желтый свет, говоря о тепле и уюте.