Во-вторых, поверь она в аналитические выкладки Алоиса и загорись желанием помочь нашим друзьям, было бы только хуже. Императрица могла бы использовать сразу три вида помощи, которые нас ну никак не устраивали.
Первый: устроить маневры одного из космических флотов. Армада как бы ошибочно атакует планету Элиза в системе Красных Гребней, каторжан освобождают, дело сделано. Увы, когда мы такой вариант просчитали, то поняли: так товарищей, коль они живы, мы погубим с вероятностью восемьдесят пять процентов.
Второй: Патрисия направила бы на планету Элиза нескольких лучших агентов разведки, ставя уже именно перед ними конкретную задачу. А те без соответствующей экипировки и сопровождения погибают там с вероятностью семьдесят пять процентов. При этом и Броверам на выживание дается всего десять процентов.
Ну и третий: моя любимая если уж решится на отправку нашей команды, то только вместе с собой (а зная ее характер, я в этом не сомневался). При этом соглашаясь быть не командиром, а моим замом. А вот этого, пусть она даже с нами рвалась на дело в должности рядового, никто из нас был допускать не вправе. Место консорта, начальника стражи и всех остальных, в случае появления вакансии, всегда найдется кем прикрыть. А вот императрица у нас одна. Детей у нее нет. Ее старший брат Януш, уже побывавший императором и отрекшийся от престола в силу своих моральных соображений, не имеет права повторно надеть корону. И в случае кончины последней представительницы династии Реммингов в Оилтонской империи разгорится борьба за трон. Начнутся беспорядки и прочие, не поддающиеся контролю или предвидению, неприятности. Конечно, порядок будет восстановлен, и на троне в любом случае окажется единственно верная личность – нынешним силам, сосредоточившимся вокруг трона, хватит для этого и решительности, и мускулов. Но сколько же рек крови при этом прольется!
Вот по этим-то причинам мы и ни единым намеком не хотели давать ее императорскому величеству поводов для беспокойства.
И решили все это дело провернуть сами: быстро, сердито и без лишнего, совершенно ненужного ажиотажа. Тем более что только у нас в команде было четыре уникальнейших козыря.
Основной козырь – это Булька. Только благодаря ему я умел менять свой облик, отпечатки пальцев, сетчатку, голос, становиться выше на три, а то и пять сантиметров, не дышать минут десять под водой, моментально заращивать на себе раны и в короткое время сращивать поврежденные артерии, ткани и сухожилия. Ну и масса иных полезных свойств и качеств, предоставляемых мне моим симбионтом, делали меня беспримерным, самым лучшим в истории человечества шпионом, разведчиком, диверсантом, лазутчиком и так далее и тому подобное. Я внешне мог собой заменить многих. Жаль, что не самого Моуса – он был сантиметров на десять ниже. И это в определении именно моего участия решало все.
Самым слабым звеном в нашей команде являлся Цой Тан. Он не умел хорошо стрелять, не умел бросать ножи, в рукопашной схватке проиграл бы Амалии, плохо бегал и еще хуже скрытно ползал. Не умел взломать коды доступа или толком воспользоваться уже имеющимися, и его могла «спалить» все та же женушка Амалия, подняв ненужный скандал на тему: «Кто-то похитил моего мужа-а-а-а!.. А-а-а!!!»
Что могло положительно охарактеризовать нашего друга, влившегося в нашу команду на Земле, так это верность, отзывчивость, открытость, честность, владение очень многими языками и бесподобные знания флоры и фауны массы изученных человечеством планет. Но, увы, все эти положительные свойства нашего товарища, как ни горько это было осознавать, меркли на фоне второго главного козыря в предстоящей операции.
Этот козырь у нас появился четыре месяца назад, во время моего торжественного бракосочетания с Патрисией. Тогда мой кровный (в полном смысле этого слова) друг Булька настолько переел (вместе со мной, естественно), что вдруг заявил со стоном:
«Танти, мне плохо!.. Прощай! Кажется, я умираю…»
Хорошо, что я в тот момент находился не за общим столом и не в беседе с нужными деятелями, съехавшимися на нашу свадьбу со всей Галактики. Опрометью бросился в наши комнаты, где уже имелась оборудованная специально для Бульки научная лаборатория. Порой ведь и у риптонов бывают некоторые болячки, которые он лихо устранял, «закусывая» два оголенных провода, по которым струился ток с напряжением от двенадцати до двадцати восьми вольт. Ссадив своего друга на стол с проводами и реостатами, я, посредством контакта рукой с его телом, озабоченно выспрашивал, что ему подать, как помочь и чем побрызгать. Иногда, для лучшего вывода алкоголя или яда из крови, мы использовали теплый или контрастный душ.
Но Булька только плакался на непонятные боли и умолял не убирать руку с его тела, тем самым облегчая последние минуты жизни. Все-таки плохо вот так жить существу, которому кто-то из родителей в юности закинул необработанным пластом информацию в эфемерный мозг, а потом и отдал в руки человека, так и не воспитав и не объяснив очень нужные вещи. Часть информации мой друг так и не освоил во время взросления на моих плечах, часть не сумел вскрыть, а что-то вообще отверг со свойственным ему пофигизмом. И, как итог, ничего о себе толком не знал.
Вот потому он и думал, что умирает, когда на самом деле у него настала пора… деления. И на моих глазах от деформированного комка плоти, которым выглядел в тот момент несчастный риптон, отделилось, сползло, натекло, отвалились, отслоилось (затрудняюсь дать точное определение, потому как плохо соображал в тот момент и глаза мои слезились от расстройства) нечто темное, общей массой килограмм-полтора.
«Все! – стонал Булька в предсмертной панике. – Я начал разлагаться!… Прощай, Танти…» – и его специфическое бульканье стало затихать.
А я завороженно уставился на новый, начавший самостоятельно формироваться комочек. Потом комочек качнулся из стороны в сторону и… покатился (я в тот момент чуть смехом не подавился!) к своему мамапапе. Ткнулся ему в бок несколько раз подряд и, уморительно пискнув, покатился неспешно к краю стола.
Чисто инстинктивно я попытался преградить путь только что сформировавшемуся чаду второй рукой и чуть не поседел от истошного вопля в моем сознании:
«Не трогай его! У тебя уже есть я!»
Ничего не оставалось, как, судорожно проглотив комок в горле, пошутить:
– Поздно! Ты уже умер!
Как бы не так! Живее всех живых мой риптон оказался! Проворно вырастил у себя длинный отросток в виде тонкой ленты и оградил риптоненка этаким внушительным забором. И поделился родившимся у него мнением:
«Наверно, так и должно было быть. А я-то распереживался в последнее время, думал, что на меня болезнь свалилась – ожирение. Почти три лишних килограмма набрал! Хм! И вот кто бы мог подумать…»
Я решил уточнить:
– Так ты передумал умирать?
«И не стыдно тебе? А еще друг называется! – стал укорять меня Булька. – Посмотрю, как ты будешь реагировать на детей, которых родит твоя Патрисия! Вот тогда я над тобой посмеюсь и поиздеваюсь!»
– Да ладно тебе!