– Что же, если ты согрешил, но покаялся, то нам уже нет смысла бранить тебя. Господин патер назначил тебе покаяние… Впрочем, юности свойственно заблуждаться, грешить, – причмокнул языком судья. – Вернемся к делу. Итак, вы занимались прелюбодеянием… А что было потом?
– Потом в спальню ворвался господин комендант вместе с Миткелем и Венчиком. Они меня избили, а господин Артакс приказал собрать вещи фрау Уты и отнести их в трактир, где он снимал комнату.
– А что это за вещи? – поинтересовался судья.
– Я не знаю, – склонил голову Эдди. – Господин Артакс сам увязал все в простыни фрау Уты и дал мне узел. Тяжелый…
– Подсудимый, что вы на это скажете? – спросил судья.
– Ничего, – ответил я. – Если скажу, что там были мои доспехи, вы все равно не поверите.
– Почему же не поверим? – вскинул брови Циммель. – Мы должны выслушать обе стороны.
– Тогда почему вы до сих пор не спросили, что же произошло на самом деле? – парировал я. – Я бы рассказал, что действительно был у Уты, забрал свои вещи и ушел. Повторяю – у Уты хранились мои вещи и деньги. Я забрал то, что принадлежало мне, а потом ушел. Ну, – кивнул я на мальчишку, – застиг их на горячем. Или, как тут сказал Август, сдернул гаденыша со своей бабы и заставил составить свидетельство об измене.
– Разумеется, все так и было, – кивнул обвинитель. – Только вы не добавили, что перед тем, как уйти, вы убили несчастную женщину. Эдди, ты был оруженосцем Артакса и его адъютантом, верно?
– Да, господин бургомистр, – закивал Эдди.
– Ты узнаешь этот кинжал?
– Это кинжал господина Артакса, – кивнул Эдди. – Я его хорошо знаю. Ну раньше он не был так изукрашен, но всё равно – узнать можно.
Еще бы он его не узнал! Этот кинжал я засунул в тюк с доспехами, которые и тащил маленький ублюдок. Как и прочее оружие, кинжал был облеплен стекляшками, и я собирался его почистить…
– Этот кинжал извлекли из глазницы фрау Артакс! – торжественно заявил обвинитель, демонстрируя всем оружие. – Что скажете, Артакс?
– Ничего, – хмыкнул я. – Я не отрицаю, что это именно мой кинжал. Вот только, кто его засунул в глаз Уты, не знаю.
– Артакс, не валяйте дурака, – скривился первый бургомистр. – Вы понимаете, что у нас есть свидетели, видевшие, что в глазнице фрау Уты был именно этот кинжал.
– Да я никого не валяю, – пожал я плечами. – Уверен, что кто-нибудь из стражников опознает мой кинжал. Зачем отрывать время у почтенных бюргеров? Только скажите, зачем мне было оставлять кинжал в глазнице жертвы, прекрасно зная, что он будет опознан? Мое оружие видело полгорода. Господа члены совета! – обвел я взглядом зал. – Вы помните хоть один случай, чтобы я небрежно отнесся к своему оружию? Раскидывал его где попало?
– Господин Артакс, это всего лишь аргумент, – поморщился обвинитель. – А ваш кинжал в ране покойной – это факт!
– Разумеется, господин обвинитель, разумеется…
Я уже пожалел, что вообще начал что-то объяснять. Решили повесить – повесят.
– Есть объяснение, почему кинжал остался в ране. Артакс, вы слишком опытный боец, чтобы пачкать одежду следами крови, – скривил рот бургомистр. – В отличие, скажем, от моего покойного зятя.
Бюргеры с почтением склонили голову. Разумеется, не в память о покойном зяте Лабстермана – убийце детей, а перед своим бургомистром – выдающимся человеком, собственноручно покаравшим мужа любимой дочери, оказавшегося предателем. Как обстояли дела на самом деле, кроме нас с бургомистром, никто не знал. Но открой я рот и начни говорить, что бургомистр убил зятя, чтобы спасти собственную шкуру, кто мне поверит?
Лабстерман торжествующе посмотрел на меня, прокашлялся и объявил:
– Господин судья, я прошу ввести следующего свидетеля обвинения.
– Пристав… – шевельнул пальцами Циммель.
В зал заседаний вошел, а точнее, в зал заседаний ввели… Жака. Он был еще слаб, идти на деревянной ноге было трудно, потому старшину нищих поддерживали Анхен и какой-то юнец.
– Я думаю, господин судья, можно сделать снисхождение к увечьям свидетеля и разрешить ему отвечать сидя, – благодушно сказал обвинитель.
– Да, разумеется, – не стал спорить Циммель. – Пристав, принесите табурет для свидетеля.
Жак с облегчением уселся, а Анхен тотчас же принялась отирать с его бледного чела пот. Было заметно, что Оглобля страдает от ран. Вытаскивать для дачи показаний человека, неделю назад получившего сквозное ранение, – варварство! Ему бы еще недельку-другую полежать, потягивая вино, а не по судам ходить. Бедолага!
– Ваше имя и род деятельности? – спросил судья.
– Жак Пердикка, городской обыватель, землевладелец.
«Ну ничего себе! – присвистнул я про себя. – Старина Жак числится землевладельцем?!»
С другой стороны, не будут же в бюргерских книгах писать – «король воров». Да и земли у него хватает, чтобы считаться настоящим землевладельцем. А почему Пердикка? Что за фамилия такая? Был Жак Оглобля, а стал Жак Пердикка. Тьфу ты, а я не догадался… Пердикка, а вернее – пертикка в переводе с латыни и означает жердь для измерения земли! Если перевести на швабсонский, что жердь, что оглобля – все едино, но Пердикка звучит благозвучнее.
Не иначе с фамилией Жаку помог кто-то из школяров-латинистов. Ну не один же я помню меры землеустройства Старой империи.
Опять некстати вылезли знания, осевшие в глубине памяти: actus – длина борозды, которую пара быков пропахивает без понукания, а perticca составляет 1/12 длины борозды. Солдату-ветерану, прошедшему пять кампаний, полагалось выходное пособие, именуемое югером, – кусок земли, равный дневной вспашке пары быков. Любопытно, много ли ветеранов оставались живы? Если бы король Рудольф раздавал своим «птенцам» землю, а не деньги, он бы изрядно сэкономил…
Я почти не слушал, что рассказывал мой старый боевой товарищ. Кажется, Жак говорил о том, что знает меня двадцать лет, что сейчас мы снимаем комнаты в одном и том же трактире. Что он удивлялся: почему законный муж ютится в съемной комнатенке, когда у него есть прекрасный дом? Поведал Жак и о моих намерениях «вывести на чистую воду» неверную супругу и о том, что я взял с собой двух костоломов, с которыми пообещал поделиться добром несчастной фрау Уты.
– Господин Пердикка, вы слышали, что Артакс собирался убить фрау Уту? Что он вам говорил по этому поводу? Какие слова были произнесены?
– Ну, господа, впрямую таких вещей не говорят, но догадаться несложно. Я Артакса знаю. Для него убить – все равно, что мне выпить стакан вина.
То, что Жак меня предал, это нормально. По его мнению, я человек конченый. Так или иначе, меня ждет виселица, а лишний раз ссориться с первым бургомистром не с руки. Хватает других дел, более важных. Зачем влезать в эти разборки? Все, что мог я для него сделать, – сделал, а он, в свою очередь, мне ничего не должен. Ну разве что семьсот талеров, которые я не успел забрать.