Будь воля министерства природы, все эти желтобилетники давно бы отправились обратно за границу. Пусть у малайцев голова болит. Беженцы — проблема их суверенного государства, а вовсе не королевства. Если бы не милосердие и сострадание ее величества Дитя-королевы… Канье ее не понять.
Она обнюхивает сигарету — хороший это табак, «Золотой лист», лучший в королевстве, работа местных генных инженеров, — достает еще одну из упаковки (целлофан из проса), прикуривает от голубого пламени, потом протягивает чашку за новой порцией сладкого кофе. Официант — желтобилетник — сама вежливость. Из трескучего приемника доносятся радостные вопли болельщиков. Посетители, плотно обступившие динамик, тоже ликуют, на мгновение забыв о белом кителе.
Шаги за спиной не слышны, каждый попадает точно в возгласы, но подошедшего выдает выражение лица официанта. Не оборачиваясь, Канья подзывает его жестом.
— Либо убей меня, либо сядь рядом.
Усмехнувшись, тот садится.
На Наронге свободная черная рубашка с высоким воротником и серые брюки. Вид опрятный, как у клерка, вот только глаза слишком беспокойны, а тело, наоборот, слишком расслаблено. Его самоуверенность и надменность плохо сочетаются с такой скромной одеждой. Есть люди, которым не скрыть своего могущества, как бы они ни старались, потому его и заметили тогда на якорных площадках. Канья, подавив в себе вспышку гнева, молча ждет.
— Нравится шелк? — Наронг показывает на рубашку. Японская. У них там до сих пор есть шелковичные черви.
Она пожимает плечами.
— Мне в вас вообще ничего не нравится.
— Да брось. Посмотри на себя — стала капитаном, а на лице тоска. — Он жестом велит официанту-желтобилетнику подать кофе.
Густая коричневая жидкость наполняет стакан. Перед Каньей ставят блюдо с супом, и она начинает вылавливать из куриного бульона среди сорго и рыбных шариков ю-тексовскую лапшу.
Наронг сперва терпеливо выжидает, потом говорит:
— По-моему, ты просила о встрече.
— Это вы убили Чайю?
Он вздрагивает.
— Тебе всегда не хватало такта. Столько лет прожила в городе, столько мы тебе денег дали, а ведь могла бы до сих пор разводить рыбу в Меконге.
Канья бросает на собеседника холодный взгляд. Признаться честно — он ее пугает, но показывать этого нельзя.
По радио снова радостно кричат.
— Вы такой же, как Прача. Все вы мне отвратительны.
— Та беззащитная девчонка, которую мы позвали в Бангкок, так не думала. Ты так не думала, пока мы годами поддерживали твою тетю до ее последнего дня. И когда дали тебе шанс нанести удар по генералу Праче и белым кителям — тоже.
— Всему есть пределы. Чайя была ни при чем.
Наронг, замерев по-паучьи, смотрит на нее, а потом говорит:
— Джайди зашел слишком далеко. А ведь ты его предупреждала. Осторожней — сама-то не лезь в пасть кобре.
Канья хочет что-то сказать, передумывает, снова открывает рот и, старательно сдерживаясь, спрашивает:
— Со мной поступите, как с Джайди?
— Вот сколько мы уже знакомы? — улыбается Наронг. — Сколько лет я забочусь о твоей семье? Ты нам как дочь любимая. Ни за что не стал бы тебя обижать. Мы же не такие, как Прача. — Он протягивает ей пухлый конверт и ненадолго замолкает. — Скажи, как уход Тигра повлиял на ваше ведомство?
— А разве не ясно? — Она кивает в сторону доносящегося с улицы шума. — Генерал в ярости. Джайди был ему как брат.
— Говорят, он хочет напасть на само министерство торговли. Может, даже сжечь его.
— Само собой, хочет. Если бы не Торговля, проблем у нас было бы в два раза меньше.
Конверт все еще лежит между ними. Конверт, хотя вполне могло бы быть и сердце Джайди. Проценты, набежавшие на давний вклад в месть.
«Прости, Джайди. Я пыталась тебя предупредить».
Наронг наблюдает за тем, как она перекладывает деньги в сумку на поясе. У этого человека даже улыбка хищная. Его волосы гладко зачесаны назад. Сидит совершенно неподвижно и вселяет совершенный же страх.
«Вот с какой породой ты разве только не породнилась», — вдруг звучит у нее в голове.
Канья вздрагивает — словно это Джайди сказал; та же интонация, та же жесткая насмешка — осуждение, но шуткой. Санук никогда его не оставлял.
«Я не такая, как вы».
И снова, будто с ухмылкой: «Знаю-знаю».
«Раз знали, почему просто меня не убили?»
Ответа нет.
Из трескучего приемника все еще звучит матч по муай-тай. Чароен и Сакда — интересная встреча, но то ли мастерство первого резко выросло, то ли второму заплатили за проигрыш. Канья в этот раз ошиблась. Бой покупной — даже отсюда заметно. Видимо, Навозный царь решил проявить интерес к рингу. Она делает недовольное лицо.
— Неудачный бой? — спрашивает Наронг.
— Всегда не на тех ставлю.
— Вот почему полезно получать нужную информацию как можно раньше, — смеется он и протягивает ей обрывок листка.
Список имен.
— Это все друзья Прачи. Даже генералы есть. Он опекает их, как кобра — Будду.
— И представь, как они удивятся, когда генерал пойдет против них, начнет нападать, портить жизнь, даст понять, что игры кончились, что теперь министерству не важно, кто нарушает закон. Никаких больше родственников, друзей и договоров по-приятельски. Все увидят, как министерство природы встает с колен.
— Хотите рассорить Прачу и его союзников, настроить их друг против друга?
Ее собеседник только молча пожимает плечами. Канья доедает лапшу и, понимая, что больше указаний не будет, встает.
— Мне пора. Мои ребята не должны заметить нас вместе.
Наронг кивком отпускает ее. Под разочарованное гудение людей у приемника — Сакда спасовал перед невесть откуда взявшимся боевым духом Чароена — она выходит из лавочки.
На углу в зеленоватом свете метанового фонаря Канья поправляет форму и замечает на кителе пятно — след сегодняшнего погрома. Морщась от омерзения, она пробует его оттереть, потом достает листок, полученный от Наронга, и заучивает имена.
Все эти мужчины и женщины — ближайшие друзья Прачи, которым теперь придется не легче, чем желтобилетникам в башнях, не легче, чем жителям той деревушки на северо-востоке, которых генерал бросил на голодную смерть, когда сжег их дома.
Непростое дело, но в кои-то веки справедливое.
Она сминает бумажку.
«Вот так мир и устроен: глаз за глаз, пока все не умрем и чеширы не сбегутся пить нашу кровь».
Канья размышляет о том, действительно ли раньше жилось лучше, на самом ли деле был золотой век нефти и техники, когда решение одной проблемы не порождало другую. Она проклинает тех, прежних фарангов — калорийщиков с их неуемными лабораториями и тщательно сконструированными сортами растений, которые должны были накормить весь мир, с их новыми версиями животных, что стали бы работать куда эффективней, потребляя меньше калорий; проклинает все эти агрогены и пуркалории, которые обещали дать человечеству пищу, но всякий раз находили повод отложить изобилие.