Что до прочих раненых, то они безропотно выполняют все указания старого лесника. Сказано лежать – лежат. Ходить – ходят. Понемногу выправляются, это да. Наверное, я и сам поступил бы так же, но жажда деятельности меня буквально распирает. А ведь пролежал я ничуть не меньше прочих! И, в отличие от них, вообще безмолвно и безгласно.
Взрывом меня шарахнуло о камень, и многострадальная голова в очередной раз отключилась. Впрочем, этим не ограничилось – осколки посекли еще и грудь. Слава богу, неглубоко. К тому моменту, когда я открыл глаза и начал что-то соображать, эти раны уже затянулись. И вставать с кровати было почти не больно. Хотя ноги и руки – те почти одеревенели.
Чем нас лечит старый дед, известно только ему одному. Бинты использует наши. Стирает их и развешивает на просушку. А все прочее – исключительно травы да коренья. Горькие – просто атас какой-то! Зубы сводит почти до скрежета. Но эти отвары действуют, и мы понемногу приходим в форму. Впрочем, я в нее прибегаю. И еще, кроме этого, вылезаю во двор и со всей дури луплю ногами и руками по толстому бревну.
Больно сначала было… слов нет! Но моя хитро вывернутая память подсказывает, что что-то в этом роде я когда-то уже делал. А раз так – будем вспоминать…
Благо вспомнить надо многое.
Нет, имя-отчество вспоминать нет необходимости. Мои бумаги целы, и Ерофеич их мне отдал сразу же, как я стал что-то соображать. Поэтому в данном вопросе проблем не было. Но вот как объяснить окружающим то, что я помню только последние два месяца из своей жизни, – это вопрос! Для всех, кроме нашего лешего-лекаря.
– И не так еще быват… – пожимает он плечом, что-то перетирая в ступке. – У нас в шашнадцатом годе германский снаряд аккурат в офицерский блиндаж угодил. Всех разом положило, окромя ротного. Так он даром что живой – враз память потерял. И что интересно! Себя помнил, солдат всех – тоже не забыл. И все! Боле – ни хрена. Ни батальонного не узнавал, ни полкового командира не признал – как отрезало!
– И что с ним дальше стало? – интересуется любопытный Леон Кочарян. Ему хуже всех – вставать не может, нога еще не до конца зажила. Деятельный и активный по натуре, Леон очень тяготится тем, что прикован к постели, вот он и изводит всех своими вопросами, компенсируя словесной активностью свою вынужденную неподвижность.
– Что-что… воевал, как все. С этим-то у него вопросов не было! Три месяца так и прожил. Ну а потом, как в очередную атаку пошли, его немец-то и подстрелил…
– Ну ты, дед, меня и порадовал! – возмущенно фыркаю в ответ. – И так уж не совсем здоров, так ты меня еще и подобным будущим стращаешь!
– А ты не боись! – флегматично пожимает плечами Ерофеич. – Чему быть – того не миновать! Может, еще и внуков на руках подержать успеешь…
Во всем этом есть один безусловный плюс – ко мне не лезут с расспросами. Ну отбило у человека память, да еще и на глазах у всех… что ж тут поделаешь? И я спокойно списываю на это незнание мною очевидных вещей – мол, память отшибло напрочь! Хотя то, что происходило со мною с момента прихода в себя в госпитале, – помню очень хорошо и со всеми подробностями.
А вот сны с неизвестными мне парнями у костра – вижу по-прежнему. Мы о чем-то спорим, доказываем или обсуждаем каких-то известных (им известных, я таких вообще не знаю) людей и их поступки. Иногда в этих снах происходит что-то интересное, как правило, тогда, когда я разговариваю с «пятнистым». Имени его не помню, все зовут его Сергеичем. Мужик он своеобразный, знающий и начитанный – просто ходячий справочник. И своими знаниями он охотно делится и с нами. Впрочем, я уверен – прознай кто-то посторонний про такие вот «курсы повышения квалификации» у костра, нам всем влетело бы… словом, нехило. А ему – в первую голову.
Вот и сегодня ночью мы что-то с ним обсуждали. Помню, он показывал мне всякие хитрые способы обезоруживания противника. Некоторые из них мне даже удалось повторить, чем я был офигительно горд! Но вот некоторые подробности разговоров отчего-то вспомнить никак не могу, все словно выпадает из памяти. Странным образом слышу слова, но не могу понять их смысла. Обидно…
Наше обиталище находится посреди здоровенного болота. Небольшой островок, маленькая избушка. В прямом смысле слова – на курьих ножках! Точнее, на сваях. Раньше, как объяснил нам дед, по весне остров затапливало почти весь. Вода – аж пол в доме заливала! Вот он и поставил такую необычную избушку. Теперь тут сухо в любую погоду. Островок небольшой, и я оббегаю его весь минут за сорок. Здесь повсюду лес, старый и совершенно дремучий. Тропа сюда ведет всего одна, узкая и извилистая. Как только я начал бегать, дед отвел меня на болото и показал, как по ней ходить. То же самое он сделал и с Ларичевым – это второй наш ходячий.
– Мало ли что… – буркнул тогда из своей бороды Ерофеич. – Война! Вот не приду я к вам, все же в жизни случается! Как тогда к людям выходить будете? Утопнете же!
На это возразить нечего. Воспользовавшись случаем, спрашиваю деда о том, каким таким образом он переволок нас сюда.
– Митяй помог, племяш мой, – нехотя говорит Ерофеич. – В одну-то харю я б вас и не доволок… Пришлось его брать.
– Что ты так? – удивляюсь я. – Племяш ведь, не чужой человек!
– А! – машет рукою дед. – Балабол он. Нет в нем твердой жизненной линии! Мотается, словно не пойми кто! Болтун – одно слово!
Нас на островке пятеро.
Из моих ребят нет никого, что некоторым образом меня радует. Уцелели в том бою, никто под пулю дуриком не подставился.
Ларичев – угрюмый и неразговорчивый сибиряк. Был пулеметчиком. При неудачном нападении на вражеский артсклад был ранен в бедро. Теперь ходит, правда, с палкой.
Леон Кочарян – жизнерадостный армянин, полная противоположность Ларичеву. Ранен в обе ноги – миномет. Одна нога заживает плохо, что его сильно волнует.
Виктор Петрищев – он откуда-то из-под Куйбышева. Плох – сквозное ранение в грудь. Постоянно в беспамятстве, мы по очереди сидим рядом с ним. Боюсь прогнозировать, но, на мой взгляд, шансов у него немного.
Марат Мишин. Этот из Казани. Общительный татарин составляет компанию Кочаряну – тоже любит поговорить. Причем на все темы сразу. В последнем бою (том самом, в овражке) схлопотал две пули. В правую руку и в правую же ногу. Не шибко ходячий, передвигается по дому на костылях.
Вот и вся наша компания. Скучать особо некогда: дед тотчас же озадачил по хозяйству всех, кто может хоть как-то передвигаться. Мне, как самому здоровому (на взгляд деда, незаслуженно), отвалили больше всех. В том числе и рубку дров. Здесь есть своя хитрость. Рубить деревья можно не всегда – стук топора хорошо слышен в лесу. Делать это можно только в строго оговоренное время. Почему – неизвестно, Ерофеич на эту тему не распространяется. Сказал – как отрезал. А вот пилить – это завсегда. Чем мы с Ларичевым и занимаемся. Марат, в меру своих сил, нам в этом помогает. В основном – словесно, за что иногда рискует схлопотать поленом.
Вот так и живем.