– Да все бы ничего, только вот за что ты так Андрея обездолить хочешь? Чем он перед тобой провинился? Али не человек он? Ведь родич нам… батюшку Корнея собой от смерти закрыл.
– Как обездолить? – все еще не понимала Таня. – Чего ему не так-то? Батюшка Корней с ним как с сыном… того и гляди… бабы-то вон говорят…
– Бабы! – взорвалась Анна. – А ты куда смотришь? При тебе близкую родню хают, а ты молчишь да слушаешь? Ладно бы просто слушала, так еще и повторяешь…
– Ну так они же правду говорят. И о нем тоже пекутся – не чужой ведь. Он при нас спокойно жил, а теперь?
– Озаботились, значит? – зло усмехнулась Анна. – Прям-таки для его пользы стараются! Все у него есть, говоришь? А семья у него есть? Дитя свое он на руках держал? Жену обнимал?
– Да нужен он ей! Ну сама посуди – с чего это такая, как она, с ним, с увечным? Ей же добро наше глаза застит! Ишь, возле сильного рода пристроиться захотела!
– А ты ей в глаза хоть раз посмотрела, что так судишь? Увечный? Да он ей дороже любых красавцев – вон Глеба отшила, как и не видела его.
– Г-глеба? К-когда? – от неожиданности заикнулась Таня, а Анна вдруг хихикнула по-девчоночьи, вспоминая недоумевающее лицо записного ратнинского сердцееда.
– Да ты не обижайся, не над тобой я смеюсь – так, вспомнилось…
И вдруг ее отпустило; куда-то пропала досада от того, что приходится отрываться от насущных дел и тратить время на разговор с Татьяной, исчезло раздражение на слабую характером и невеликого ума сноху. Повеяло чем-то знакомым домашним, теплым. Она и задумываться не стала, отчего так – просто отдалась этому ощущению, позволявшему хоть ненадолго забыть о свалившихся на нее заботах и тревогах.
А все было просто: они сейчас ненадолго вернулись в те времена, когда после смерти свекрови Анна решительно взяла на себя обязанности большухи лисовиновского рода, а Татьяна не только не воспротивилась этому, но и с видимым облегчением спряталась за ее спину. И вот сейчас, как и в прежние годы, Татьяна могла всласть пожаловаться и поплакаться, а Анна – более сильная духом, больше в жизни повидавшая – утешала, наставляла, уговаривала. Совершенно неважным вдруг оказалось, на что именно жалуется Татьяна и что отвечает ей Анна – важен стал сам разговор, на краткое время возвративший их к прежним отношениям. И, хотя обе и понимали, что вернуть их навсегда уже невозможно, но существует на свете такое бабье утешение: хоть час, да мой.
Так и сидели рядышком в светлице две женщины, волею судьбы когда-то вошедшие в род Лисовинов: одна – не без трепета, но решительно взявшая на себя, когда это потребовалось, роль хозяйки, и другая – на которую эта роль свалилась вопреки желанию, придавив неподъемным для нее грузом. И обе боялись какой-то неловкостью разрушить это неожиданно возродившееся ощущение прежнего: Татьяне сладостно было вновь оказаться за спиной сильной и умной Анны, а Анне хоть на какое-то время забыть о тяготах боярских обязанностей.
Однако… ушедшего не вернешь, как ни старайся. В прежние времена, скорее всего, на сплетне про Глеба разговор и закончился бы, но теперь…
– Ты мои слова про Андрея запомни да потом подумай крепко, так ли хорошо ему жилось, как тебе напели. – Анна вернула выражению лица и голосу наставительную строгость. – А что до хозяйства ему да Арине… Ты вот все про горшки да ухваты толкуешь, а речь-то о другом надо вести. Еще один Лисовин семьей обзаводится, род увеличивается, сильнее становится, а ты об утвари печалишься. Радоваться надо!
Татьяна собралась было возразить, но Анна ей не дала:
– Да, радоваться! Тем более что почти ничего из ратнинской усадьбы Лисовинов и отдавать не придется. Родне твоей про бунт забыть простительно, но ты-то должна помнить!
– А при чем тут бунт, Ань? Бунтовщиков-то, кто жив остался, кого к родне отправили, кого просто так изгнали.
– Ну да, отправили… с тем, что на телегу поместилось. А остальное?
Недоумение на лице Татьяны медленно сменялось сомнением, потом пониманием и опять сомнением пополам с облегчением.
– Ань, так батюшка Корней отдает то, что от них осталось, да?.. Ой, а я-то…
– Ну кое-что добавить все-таки придется… Да не дергайся ты… так, по мелочи. Арина и сама не с пустыми руками сюда явилась – привезла три телеги всякого добра, что от огня спасли.
– Три телеги, говоришь, привезла… – затянувшееся молчание снохи заставило Анну взглянуть на нее пристальнее. – Ну так чего ей еще-то? Семья пока небольшая, к нам-то вон сколько прибыло, да не с тремя телегами… – поджав губы, покачала головой Татьяна. – Да и на чужом горе, сама знаешь, счастья не построишь… хоть и нет хозяев давно, утварь зазря вроде пропадает, но все равно как-то оно…
– Ты чего, Тань? Бунтовщиков жалеешь? Ты лучше подумай, что бы с тобой Марфа сделала, если бы не Лисовины верх взяли, а ее Устин.
– Свят-свят-свят! – испуганно обмахнула себя крестом Татьяна.
– То-то же! Или ты не бунтовщиков, а их добро пожалела? Так им все равно Корней распоряжается, а не всякие там… Нам же его волю выполнять надлежит. И выполним! Ты меня поняла?
– Да поняла я, поняла, что ж ты так-то… И подумать уж ничего нельзя…
– Об этом уже подумали. А ты лучше заткни этих клуш, пусть не кудахчут и Арине вслед не шипят.
– Тебе легко говорить, – продолжила свои причитания Татьяна, – у тебя все по ниточке ходят, вон, девки-то в трапезной давеча дохнуть лишний раз боялись, а я измучилась.
«Измучилась она… Знала бы, сколько я сил да времени на этакую легкость потратила…»
– Не образумятся – я сама за них возьмусь, да и Арина не спустит при случае – а у нее язычок-то поострее засапожника.
Тут бы боярыне Лисовиновой и остановиться, а она зачем-то свернула на привычные хозяйственные дела: кого из куньевских предстоит отправить на выселки, кого возможно со временем переселить в крепость, спрашивала, какие припасы уже заготовлены на зиму… Любой хозяйке такой разговор понятен и привычен, но в какой-то момент Анна с удивлением поняла, что ежедневные хозяйственные заботы ратнинской усадьбы ей не то чтобы не интересны, а просто-напросто ее не касаются.
«Все, матушка-боярыня, уехала из Ратного – отрезанный ломоть. Нет, конечно, совсем без пригляда усадьбу оставлять нельзя, но то, что здесь, в крепости, важнее. Господи, ну прямо как опять в чужую семью замуж ушла… хотя нет, не в чужую, здесь все мое, здесь я сама все создаю! Надо же, как обернулось, а ведь без Танькиного нытья, наверное, не скоро такое в голову пришло бы».
На следующее утро Анна устроила Татьяну на «девичьей» телеге со всем возможным удобством и в сопровождении полудесятка охраны под командой младшего урядника Климента отправилась в Ратное. Дорога, и без того длинная и скучная, в этот раз показалась боярыне настоящим испытанием: беременная сноха почти без роздыху то ахала и охала на каждом ухабе, то принималась жаловаться на щенков, которые своим воем не давали ей всю ночь заснуть. Понимая, что Татьяне и правда нелегко дается путешествие, а тряска в телеге может ей повредить, Анна не торопила возницу, велела ехать тихо, с бережением. Какое-то время они даже не спеша прошлись, чтобы ноги размять.