– А ну тихо всем!!!
Полной тишины, конечно, не наступило, но, по крайней мере, стало возможно просто говорить, а не кричать.
– Ну-ка! – Анна грозно сдвинула брови. – Объясняй: в чем дело?
– Так наставник Филимон… нам велел… хи-хи-хи… велел самым глупым помогать, а она… ха-ха-ха!
Манька, не в силах говорить дальше, просто махнула рукой в сторону Млавы и согнулась в новом приступе хохота, опять окунув в миску кончик косы. Примолкшие было девицы снова дружно грянули смехом. Анна глянула на побагровевшую, с щекой, раздутой от набитой пищи, Млаву, затравленно поводящую выпученными глазами, и поняла, что сейчас не выдержит и сама. Грохнула по столу кулаком и заорала:
– Встать!!! Выходи строиться!!!
Не удержалась и принялась подталкивать столпившихся у выхода девиц в спины, а последней даже поддала ногой под зад, благо юбку-порты все-таки оценила, время от времени ее надевала и ногами в ней махала свободно. Еще не выйдя на улицу, прямо из дверей кухни прорычала:
– Р-равняйсь! Смир-рно! Нале-во! Вокруг казармы, направляющая Мария, бегом!!!
Девчонки рванули как кнутом нахлестанные, а Анна, глядя им вслед, притопнула ногой, досадуя сама не понимая на кого: то ли на девиц, то ли на себя – за несдержанность.
«Да что ж такое-то! Думать надо, матушка-боярыня! Ну хоть бы Арину при себе оставила, расспросить».
– Ну? Проветрились? – Анна обвела грозным оком строй запыхавшихся девиц. – Тогда попробуем еще раз, а если не сможете, то опять побегать придется. Манефа! Докладывай.
– Наставник Филимон велел нам помогать самым глупым отрокам, а Млава Федьке пообещала, что, когда он сможет без ошибок свое имя и звание написать, она ему даст себя за титьки потрогать.
Только открывшийся сам собой рот не позволил Анне переспросить: «Что-о?»
– А чего ж еще делать, – возмущенно возопила Млава, – если он не слушается, а драться дядька Филимон запретил?
Нового взрыва хохота Анна уже не услышала: на ослабевших ногах еле добралась до завалинки и уселась, опустив голову и, по-мужски опершись локтями, свесила ладони между колен. Сквозь смесь слез и смеха из памяти выплыла Мишанина присказка: «Широка земля-матушка! Каких только дурней не рождает!»
Кое-как успокоившись, Анна утерла выступившие слезы и глянула на девиц. Глянуть строго не получилось, пришлось глядеть весело и спрашивать вроде бы шутливо:
– А скажите-ка, девицы-красавицы, кто из вас отроку Федору крестной доводится?
Когда Мишка вынудил отца Михаила крестить вторую полусотню Младшей стражи, из-за нехватки женщин в крестные матери были поверстаны и ученицы девичьего десятка. Причем каждой досталось не по одному крестнику, а по двое-трое. Девицы, большинство из которых сами еще совсем недавно были язычницами, нервничали во время обряда чуть ли не больше отроков, а потому почти не запомнили имен своих крестников. На возникшие родственные отношения молодежь внимания как-то не обращала – не привыкли еще, да и других забот хватало, поэтому теперь ответом на заданный Анной вопрос стало гробовое молчание.
– Та-ак… А ну-ка вспоминайте: кто на рубахе имя Федора вышивал?
– Я-а… – проблеяла Аксинья, самая тихая и скромная из девиц.
– И как же ты допустила, что чужая тетка твоего крестника грамоте учить взялась, да еще… гм, такое пообещала?
Ксюха мгновенно покраснела и, кажется, готова была провалиться сквозь землю, но Анна смотрела не на нее, а на Млаву: та от подобного именования даже слегка пошатнулась – впервые в жизни ее назвали теткой! Пусть и чужой, пусть и в ругательном смысле, но теткой!
– Впредь приказываю, – Анне наконец удалось вернуть в голос строгость, – при совместной учебе с отроками заниматься только со своими крестниками, а не с кем попало. А ты, Аксинья, раз уж проворонила крестника и допустила такое… такое, в общем… – Анна не сумела подобрать нужные слова и, махнув рукой, свалила решение задачи на голову несчастной девицы: – С обещанием, данным отроку Федору, разбирайся сама.
Из-за истории с Млавой девицы с окончанием обеда припозднились, а когда наконец вышли из кухни, то на той же завалинке, где она давеча хохотала, боярыню поджидал Филимон. Наставник окликнул ее и кивнул на бревно рядом с собой:
– Садись, Анюта… Я слыхал, весело вы сегодня пообедали?
Анна даже и не подумала удерживать наползающую на лицо улыбку.
– Да уж… Рассказали мне, какое у вас сегодня занятие грамотой получилось. Весело учеба идет.
– А и впрямь не скучно было! – Филимон с ухмылкой окинул взглядом девиц, со смешками выходивших из кухни. – Как Млавушка придумала каракули, что Федор на аспидной доске нацарапал, об его же вихры стирать, а остальные девы ее пример подхватили, такой стук получился – куда там Артюхе с его музыкой! Я прям заслушался.
– Но драться-то все-таки запретил?
– А как же? Народ все молодой, горячий, глядишь, увлекутся да либо головы поразбивают, либо аспидные доски попортят. Головы-то ладно – заживут, а досок-то где новых набрать?
Анна попыталась представить себе, как девки лупят нерадивых отроков учебной снастью по головам…
«М-да… благонравные отроковицы, примеры христианского смирения и девичьей скромности…»
Не удержавшись, фыркнула, едва успев отвернуть лицо от девичьего строя.
– Однако же женская мудрость и терпение и не такие преграды преодолевать способны! – прочувствованно вещал Филимон, повысив голос так, чтобы воспитанницы его хорошо слышали. – Млавушка-то почитай вмиг Федьку усмирила… И то сказать, я и сам у такой наставницы поучился бы с удовольствием!
Он подмигнул навострившим уши отроковицам и молодецки расправил усы. Млава шумно выдохнула и метнулась растерянным взглядом с Анны на Арину, потом на соседок по строю, потом снова на Анну. Арина тоже уставилась на боярыню, но не растерянно, а обеспокоенно, как бы вопрошая: «А надо ли позволять воспитанницам слушать такое?» Строй девиц зашевелился, и почти все головы повернулись в сторону уж и вовсе потерявшейся Млавы. Филимон же, не обращая внимания на впечатление, которое произвели его слова на слушательниц, уверенным голосом подвел итог:
– Хорошо учишь девок, Аннушка. Правильно! Только вот давай, пристрой их сегодня еще на какие-нибудь занятия, а я попозже подойду… Недобеседовали мы с вами прошлый раз, а дело серьезное…
На этот раз Анне не пришлось притворяться, что занята чтением каких-то записей, все получилось само собой. Придя заранее в кабинет сына, она принялась перебирать берестяные грамотки, пытаясь понять, чем же таким умственным занимается здесь Михайла, что порой там чуть не по полдня проводит.
Записи можно было разделить на две главные части. Первая – хозяйственные заботы: сколь чего есть на складах, чего еще недостает, на какое время хватит имеющихся запасов и прочее в том же духе. Насколько поняла Анна, это были грамотки, писанные не самим Михайлой, а отроками из купеческого десятка, помощниками Ильи.