Дальше шли какие-то неконкретные выпады в адрес неких «перекрасившихся троцкистов-комиссаров и их приспешников, которые прячутся под личиной радетелей за народные интересы». Это переваривалось еще сложнее, потому что никакой приметы, как распознать под личиной радетеля коварного троцкиста-комиссара, напрямую не давалось. По умолчанию оставалось, что отличительный признак как-то связан с лозунгом Соединенных Штатов Европы. Правда, Виктор не слышал, чтобы при нем кто-то за это агитировал… но если троцкисты «под личиной», то агитировать и не будут… а вообще при желании под это любого можно подвести. И как же они разбираются? А может, как у нас, и не очень разбираются?
«Думай, думай. От этого, может, твоя жизнь зависит. Ищи, как они тут определяют, кому с цаком в носу ходить».
Еще в этой части клеймили какого-то Парвуса, о котором Виктор по советскому курсу истории партии вообще ничего не знал, а после реформы особо свою историю изучать некогда было – больше приходилось выживать и искать заработки. А тут он какая-то важная фигура в истории, хоть и в плохих парнях.
Третья часть вообще была набором заклинаний. «Не все отдают себе ясный отчет», «требует беспощадной борьбы», «недопустимо либеральное отношение» и прочее. Короче, часть эту можно было выразить в паре слов: «Выплюнь каку».
Все это можно было бы назвать пустой заумью, если бы – и Виктор достаточно отчетливо это чувствовал – от этого не зависела его дальнейшая судьба.
«Как не попасть под лошадь – это понятно, – думал он, – не надо ворон ловить. А как не попасть под это? Короче, есть зашифрованное предупреждение, и надо успеть его разгадать. А для этого лучше пройтись, чтобы больше кислорода к голове приливало».
На улице, несмотря на склонявшееся солнце, продолжало печь и парить. Откуда-то со стороны Бежич ползли тяжелые тучи, увенчанные сияющими белыми шапками. Погромыхивало.
«Наверное, гроза будет. Еще одна важная вещь – зонтик. Хотя большинство народу почему-то без него».
Он только успел дойти до почты, как внезапно налетевший ветер поднял, закрутил и бросил ему в лицо дорожную пыль. Сверху на асфальт упали первые тяжелые капли, расплываясь темными кляксами. Запахло какой-то особенной свежестью, которая чувствуется лишь при приближении дождя.
Недолго думая он завернул налево, на ступени широкого подъезда почтамта, под крышу. Какая-то дама с маленькой девочкой, шедшая ему навстречу из почтового отделения, остановилась и глянула на небо.
– Пошли обратно, Катя. Переждем. Видишь, дождь собирается, а мы без зонтика.
– А мы успеем к тете Зине?
– Конечно, успеем. Пошли в зал.
– Там душно… Я хочу тут посмотреть.
– Здесь забрызгает. Пошли, я дам перо – на испорченном бланке порисуешь.
Капли летели чаще, асфальт быстро потемнел, дождь зашумел в листве молодых деревьев, застучал по карнизам. В подъезд бросились застигнутые врасплох прохожие. В доме напротив, полосатом, как будто его строили для рекламы «Билайна», домохозяйки кинулись собирать белье с веревок на балконах в большие темно-синие эмалированные тазы. Ударил гром; несколько женщин и даже пожилых мужчин перекрестились. По улице промчалась пролетка; возница, видимо, стремился быстрее свернуть куда-нибудь под арку большого доходного дома. Вскоре перед Виктором зашумела стена льющейся с небес воды, и только стоящие впереди люди, нашедшие здесь временное убежище от веселой летней стихии, прикрывали его от брызг. Асфальт весь, словно оспинами, покрылся фонтанчиками от хлещущих струй; на нем взбухли лужицы и зазмеились, потекли к обочинам, сливаясь в бурные порожистые потоки, ручейки, увлекая с собой сорванные ветром листья и всякий легкий мусор. На полосатом доме пятнами потемнела штукатурка; на одном из балконов хлопала мокрая забытая кем-то простыня. Ветер донес в подъезд брызги, и откуда-то – запах липы. «Не рано ли?» – подумал Виктор и предположил, что это тоже результат ранней весны и жаркого мая. Этот запах напомнил ему детство и полные солнечных зайчиков лужи на асфальте тротуара на Институтской перед Старым корпусом, который представал тогда в его воображении загадочным замком.
Фотовспышкой блеснула молния, и тут же резко ударил гром – где-то рядом, прорезав время пронзительным треском и раскатившись стуком бревен по окраинам. Возле Виктора крестились, но не все, примерно половина, и без видимого страха, как-то больше по привычке – ну, как стучат по деревяшке или плюют через левое плечо. «Ага, общество тут не так однородно», – с радостью подумал он; это давало ему какую-то возможность маневра при незнании того или иного местного обычая.
Струи дождя чуть притихли, и тут яркий желтоватый луч выглянувшего из-под края облака солнца озарил подъезд. Дождик стал слепым, раздробился на миллионы бриллиантовых капель, осыпавших дорогу, ожившие деревца, афишную тумбу и газетный киоск. В такие минуты, наверное, и рождались заменитые риффы Бенни Гудмена.
– Вот молодые-то! Совсем головы нет! – воскликнула стоявшая у стеклянных дверей старушка.
Виктор повернул голову и заметил идущую под бриллиантовым дождем девушку лет шестнадцати; она шла быстро, босиком, держа в руках туфли, в облепившей тело одежде, а возле ехал на велосипеде парень, держа в левой руке над ее головой черный и в общем-то имевший уже скорее символическое значение зонтик с желтой деревянной ручкой. Оба были мокрыми и счастливыми.
– Вот ведь, глядите-ка! И не боятся никого! А все от радио, от дальновизера этого. Все тарелки себе понаставили, некогда в храм Божий сходить…
Дождь затихал, откатываясь в сторону Фокино. Люди начали выходить из своего укрытия. Виктор выглянул наружу: над крестом деревянной церкви у вокзала висела радуга на фоне сине-лиловой тучи. Воздух был промыт и легок; асфальт сиял, парил под солнечными лучами, и возле луж, щебеча, трепыхались воробьи. Во дворе доходного дома рядом с почтой, сняв сандалеты и закатав штаны до колен, носились пацаны, и кто-то запускал по образовавшемуся под окнами озеру трехмачтовый парусник из дощечки. Из открытой форточки, споря с репродукторами на Губернской, нагловато доносился «Блюз Сан-Луи» в свинговой обработке. Жизнь продолжалась.
«Вернемся к нашим баранам. Соединенные Штаты Европы… Какие сейчас, к черту, Соединенные Штаты Европы? Сейчас Европу Гитлер объединяет. Стоп. Значит, должно быть прогерманское лобби, которое проводит политику перехода России в этот самый соединенный рейх… ну, скажем, в качестве протектората. А чтобы не разругаться со стратегическим инвестором, с этим борются под видом наездов на Троцкого. Абсурд? Нет, почему, даже логично. Неясно, кто такой Парвус. Ладно, черт с ним, будем считать, что это тоже типа Троцкого… а остальное сейчас не так важно. Достаточно, чтобы безопасно дойти до квартиры и начать продолжение про порядок в танковых войсках».
Внезапно его поразило, до чего же раскритикованные в статье взгляды давно уже покойного в его реальности Троцкого совпадали с тем, что он слышал в конце восьмидесятых. «Только под кровлей демократически объединенной Европы, освобожденной от государственно-таможенных перегородок, возможно национально-культурное существование и развитие, освобожденное от национально-экономических антагонизмов, на основе действительного самоопределения…» Ну да, кровля, крыша… под крышей дома твоего… «Общеевропейский дом», дадуда-дуда.