– Машка, то есть Мария Фроловна, она и корзинку из саней…
– Ишь ты: Фроловна… А ну за волосья ее и сюда!
– Слушаюсь, господин… – Роська растерянно умолк. – А как же… за волосья…
– Что непонятно, десятник? – повысил голос дед и пристукнул деревяшкой в пол.
– Все понятно, господин сотник, бегу!
– Так. Значит, натаскать на обнаружение засад… – Дед одобрительно покивал каким-то своим мыслям.
– И еще от стрел уворачиваться, а то Чифа…
Голос у Мишки, неожиданно для него самого, дрогнул. Дед сочувственно глянул на внука, вздохнул:
– Кхе… Да, справный был пес… Ты себе-то щенка возьмешь?
– Нет, не буду.
– Что ж так?
– Второго Чифа уже не будет, а другого – не надо.
– Кхе… Ну как знаешь… А кто же учить пацанов станет?
– Прошка. Будет кинологом «Младшей стражи».
– Кем? Михайла, да сколько ж можно?
– Прости, деда. «Канис» – «собака», «логос» – «наука». Кинолог – собаковед.
– Собаковед… Придумают же.
Из-за двери раздался топот ног, девичий визг, в горницу влетела Машка и, споткнувшись о порог, брякнулась на четвереньки:
– А-а-а, деда-а-а! Он меня за косу-у-у…
– Молчать!!! Встать! Сопли подобрать! Волосья оправить! Живо!!!
Машка вскочила на ноги, бодро шмыгнула носом и мгновенно привела в порядок прическу. Только что «во фрунт» не встала.
«Да, сэр, хорошо поставленный командный голос и четкая формулировка приказа творят чудеса! В патриархальном обществе. А в демократическом – такое в ответ получил бы…»
– Кто разрешил щенков брать? – прокурорским тоном поинтересовался дед.
– Им там холодно было, а я…
– Я не спрашивал: тепло или холодно! Я тебя, лахудра, спросил: кто разрешил?
– Никто. Но я же…
– Молчать! Дурищи, щенки еще молоко-то сосать толком не умеют, а вы им что в пасть совали?
– Потрошки куриные…
Дверь снова открылась, и в горнице появилась мать. По всему было видно, что пребывает она в настроении самом что ни на есть воинственном.
– Анюта, я тебя не звал! – попытался пресечь конфликт в зародыше дед. Но не тут-то было. Мать гордо откинула голову и совсем не скандальным, но холодным как лед тоном заявила:
– Я в своем доме, батюшка, могу и без зова.
– Совсем охренели бабы…
– И поэтому нас можно таскать за волосы и бить лбом об дверь? – все тем же ледяным тоном осведомилась мать.
– Если приказано, то и об дверь!
– И за что ж такая ласка?
У матери на лице стал медленно проступать румянец. Дед, похоже, тоже начал заводиться.
– А за то, что дура беспросветная, только о баловстве и думает! Если башка ни на что больше не пригодна, то и двери ею открыть не грех. – Дед распалялся все больше. – Это еще не ласка!!! Я так приласкаю, забудет как звали, а не то чтобы не в свое дело нос совать!!! Щенков для дела привезли, а не для игрушек! Чурка осиновая, сосунков потрохами кормить. Я вот тебя саму сейчас сырые потроха жрать заставлю!
Мать выслушала дедову тираду внешне совершенно спокойно, только еще больше раскраснелась. Безошибочно вычленила из всего информационного потока рациональное звено и повернулась к Машке:
– Зачем щенков взяла? Хочешь вместе с Анной нужники помыть?
– Мама-а-а!
– Не реветь!
Мать топнула ногой.
«Блин, что значит: столичное воспитание! Прямо классная дама из Института благородных девиц».
Дед, почувствовав в невестке союзника, сразу помягчел и перешел на ворчливый тон:
– Одни игрушки в голове, ну хоть бы чего-нибудь путное…
– Вот и нет! – неожиданно выпалила Машка. – Я из самострела стрелять выучилась!
«Извивы девичьей логики: где щенки и где самострелы… Блин!!! Как это выучилась?!»
Дед словно прочел Мишкины мысли:
– Как это «выучилась»? Кто позволил… Кто учил?
– Кузьма, – тут же заложила двоюродного брата Машка. – Он новые штаны порвал, боялся, что мать ругать будет. Я зашила. А он на следующий день рубаху располосовал – и опять ко мне. Я и говорю: буду тебе все дырки зашивать, сколько ни прорвешь, а ты учи стрелять. Я уже от тына в тряпку на четвертой вешке попадаю.
– Да я и тебе и Кузьке… Нет, Анюта, ты слыхала?
– Слыхала. – Мать согласно склонила голову. – Но мы, батюшка, еще с первым делом не решили.
– С каким таким первым?
Мать всем корпусом развернулась к Мишке и глянула так, что тот оторопел.
«Ох, да у нее не хуже, чем у Нинеи, получается – царица разгневанная!»
– Ты! – Мать словно выстрелила этим словом Мишке в лицо. – Ты, когда Немой со мной грубо обошелся, кинулся меня защищать! Сейчас твой крестник так же обошелся с твоей сестрой. Почему смолчал?
«Ой, мама…»
Мать развернулась к деду и снова выстрелила словами:
– Оба раза по твоему приказу, Корней Агеич! Ладно там – среди своих, а здесь – на глазах у холопов!
Дед попытался что-то ответить, даже уже открыл рот, но мать, остановив его жестом, повысила голос:
– Ты о чем думаешь, старый? Одна внучка воеводы с драным задом нужники моет, вторую при всех за волосы тягают. Сколько еще холопов придется Бурею отдать, чтобы они разницу между собой и нами усвоили? – Ты! – Мать развернулась к Роське. – Мария – твоя сестра! Что бы ты сделал, если бы кто-то чужой ее обижал? Так не веди себя, как чужой!
Вид у Роськи был несчастней некуда. Похоже, что Анну-старшую он чуть ли не боготворил и сейчас был готов умереть, лишь бы не слышать обращенных к нему ТАКИХ слов.
– Ты! – Машка дернулась, как от удара, и испуганно вытаращилась на мать. – По-твоему, внучка воеводы, дочь павшего воина, может позволить себе визжать, как свинья? Молчи! Сцепи зубы и молчи! Глаза обидчику выцарапывай, руками и ногами бей по чему ни попадя, но молча! Ты – не раба, никто к тебе пальцем прикоснуться не смеет! И думай! Все время думай и помни: ты постоянно на глазах у людей. Дурой выглядеть не имеешь права, потому что дурой выглядит не девка Машка, а внучка воеводы, и это – укор для всей семьи. Привез Михайла щенков. Холопка любопытный нос сунет, по носу за это и получит. А воеводская внучка, если ей это нужно, просто спросит: что и зачем. И никто воеводской внучке… – Мать снова слегка повысила голос: – И никто воеводской внучке не ответит: «Не твое дело», тем более при холопах. Никогда! Понятно?