И вершилась…
Кто-то, например полковник Джумахунов, считал, что – возмездие. Кто-то, ведающий истинное соотношение качеств, – бойня. А кто-то, из исторического далека, – встречное танковое сражение. Может, кто-то был прав больше, а может, меньше.
У американской дивизии было значительное количество танков и самоходных артиллерийских установок, но их калибры… Максимум девяносто миллиметров. Против тяжелых «ИСов» они что-то стоили, только врезаясь в боковину или с очень небольшой дистанции, но кто же поворачивается к врагу боком и кто их подпустит? А ведь «ИСы» сзади поддерживали огнем 122– и 152-миллиметровки самоходок. Они уже заняли позицию, и били точно.
Знаете, что происходит с сорокатонным «Першингом», когда в него попадает пятидесятикилограммовый бронебойный снаряд? Не требуется никаких подкалиберных и никаких кумулятивных. Башня срывается с ходу, а если ниже – вначале протыкаются сто два миллиметра стали передней брони, затем насквозь пронзаются двигатели, трансмиссии, баки, а уже потом задняя стенка выбрасывается прочь, как бы оставляя танк без штанов. С бронетранспортерами было бы вообще смешно, но главная задача самоходок – борьба с танками и пушками врага. Оставим мелочь обыкновенным танкам, вот их принцип. Ну, а у «обыкновенных» танков – «ИС-7» не просто «стотридцатимиллиметровка» орудия, она еще длинноствольная.
В других обстоятельствах у янки было бы явное преимущество – у них в распоряжении имелась мотопехота. Но… Если бы они окопались и демаскировали свои фаустпатроны только на ближней дистанции. Если бы от разрывов их берег метр бетона, а не смешная броня из пулеметного транспорта. А так – у «ИС-7» со стволом сцеплены сразу три среднекалиберных пулемета. Когда эта связка начинает трудиться, дырявя навылет грудные клетки, стягивая сапоги вместе с голенью или головы с каской, все с легкого шевеления указательного пальца Джумахунова, былая сабля, пугающая Сахару, предстает вершиной гуманизма и озаряется ореолом милосердия.
Так что штатовским «Першингам» и «Слаггерам» – самоходным орудиям с идентичной пушкой – надо было сблизиться, сойтись на дистанцию поражения своего оружия. И они, конечно, пытались. А всякая мелочь, типа восемнадцатитонного «Чаффи», присутствовала пока вообще неизвестно для чего, так, отвлекала на себя какое-то подмножество орудийных башен на некоторое время, и только. Моментами пытались что-то изобразить доработанные 105-миллиметровыми гаубицами «Шерманы». Обычно им тоже не везло, они представляли из себя довольно неповоротливые мишени. Но чем меньше калибр, тем, обыкновенно, выше скорострельность, так что русская броня сотрясалась чаще, и потому умирать американским танкам было не так уж и обидно – они успевали истратить большее число боеприпасов. Да Троцкий с ней, с техникой. Но и люди, те танкисты, которым везло не умереть мгновенно, а еще и выбраться на волю широкоугольного ада пустыни… Им не было пощады, потому как у наводчиков полковника Джумахунова еще стоял в голове клубастый атомный гриб.
А знаете, какую новую шутку выкинула костлявая, несытая даже после атомного катаклизма старуха? Она дала некоторым основным участникам отсрочку, можно сказать, наняла на последнюю короткую службу. Почти все офицеры и сержанты, инициированные Джумахуновым в реакцию оживления замороженного атомной бомбой полка, получили смертельную дозу рентген, пока бегали вокруг своих остановленных танков. Им оставалось очень недолго активно и лихо двигаться, командовать, да и вообще – жить. А Джумахунов? Он получил больше всех. Та тошнота с головокружением, которую он приписывал удару, была вызвана гораздо более серьезной, но неизвестной ему причиной.
Вечная слава героям!
– Ладно, братцы, – произнес Ричард Дейн с трудом. – Извиняюсь, что забросил так недалеко. Не таким образом я все это себе представлял.
Вообще-то они все не так себе это представляли, особенно Аврора.
«Да ты не расстраивайся слишком», – хотелось сказать Панину, но неизвестно, к месту были бы эти слова, однако Ричард Дейн все равно опередил его реплику, потому как еще не закончил мысль.
– С вами я, разумеется, не пойду. Здесь отсижусь. – Между прочим, разговаривал он все еще по-русски, может, не хотел доставлять неудобство Авроре, исключая ее из понимателей диалога.
– У тебя в лайнере рация-то есть? – спросил, наконец, Панин. – Придется вызвать «Скорую».
Ричард Дейн поднял на него потускневшие глаза.
– Ага, давай! Они скоренько примчатся, будь спок. Хочешь лишить себя форы? Не будь дураком. Давайте валите вон, и так время с моей раной потеряли.
– Как же мы его бросим? – решилась наконец спросить гостья из Вселенной-два – Аврора.
– По-другому не получится, – прикрыл глаза Ричард Дейн. – Идите уж. Прощай, Рома.
– Уйдем, если пообещаешь после этого вызвать «Скорую».
– Обещаю, – вяло кивнул пилот, – шагайте.
– Он обманет, – предсказала вслух Аврора.
– Скорее всего, – согласился Панин.
– Шагайте, – сказал американец. – Чем больше вы тянете резину, тем позже ко мне придут врачи. Давненько я не бывал в госпиталях – соскучился. Может, на этот раз дадут «Пурпурное сердце». Только знаете что? Усадите меня обратно в кабину – там теплее. Кроме того, именно там рация. Я обязуюсь через полчаса после вашего ухода вызвать помощь.
– А минут через десять, нет? – попытался воздействовать на обстановку Панин.
– Нет. Полчаса.
– А если ты потеряешь сознание?
– Не потеряю. Я рассказывал тебе, Рома, как однажды плавал в океане около суток, пока меня не нашли?
– Рассказывал. Только там ты не был ранен.
– Не был? А ты когда-нибудь пользовался катапультой, контрразведчик?
– Сейчас не об этом речь.
– Правильно, некогда. Помоги мне дотащиться до кабины.
Это оказалось не так уж просто. А когда усадили, сверху, с фюзеляжа, Панин глянул на ландшафт. Военный самолет на этой поляне, покрытой давшими поросль пнями, выглядел так же к месту, как «летающая тарелка». Однако было вовсе некогда любоваться цветочками – если смотреть с неба, ничто не скрывало распластанное тело самолета, а наверняка в деле поиска уже задействовали вертолеты.
– Так ты обещаешь? – спросил Панин Ричарда Дейна еще раз.
– Надоел. Шагайте. Возьми мою большую пушку, и вот еще что. Извините, Аврора, я перейду на другой язык.
– Слушаю, – сказал Панин на английском.
Жизнь похожа на зебру. Белые и черные полосы в ней чередуются, однако синхронизация длительности, и тем более тональности, часто не совпадает. Движение Скрипова-Баженова по белой полосе продолжалось уже относительно долго, пора было и честь знать. Но то ли жизнезебра несколько полиняла, то ли некие эфемерно-занаучные силы основательно макнули кисть в белила, но радостно-удачное бытие лже-Скрипова все еще длилось.