Охраны менее чем обычно, заборы не возведены. Может, самое время?
Лагерники рванули с нового места двое суток назад. Об их бегстве окружающие военные части не предупредили. Не стоило пока сообщать, что менее чем в сотне километров возводится огромная «зона», в которую свезли народишко сразу из нескольких «зон». Нежелательно настораживать военных до срока, у них и своих печалей немерено. Армия и без того нервная, кое-кто подозревает, что Вооруженные Силы тайно готовятся к внезапному удару по империализму. В смысле, не к обычному бодрящему ударчику, а к настоящему, увесистому. Некоторые рода войск заняты по уши. Негоже отвлекать их сейчас еще и на дополнительные караулы. Придет время – сообщим.
Сами беглецы еще в худшем положении. Они вообще смутно представляют, где находятся. Судя по елям и соснам вокруг, то ли все еще где-то в Сибири, то ли уже в Забайкалье. Вряд ли на Камчатке. Пароходы и баржи при переезде не применялись. Сибирь – лучший из вариантов. Вполне можно затеряться в одном из городов-миллионников. А пока нужно набрести хотя бы на что-то жилое, и лучше не на воинскую часть. Со жратвой у зэка туго, но благо вокруг не пустыня Каракумы или сухостепь Бекпак-Дала: наткнуться на воду легко. Кстати, именно сейчас беглецы и подрулили к очередной речушке. Она зовется в народе Пёра, но им сие неведомо.
Пить из реки зэка нисколечко не боятся, так же как и делать в этот толстобрюхий ручей бодрое «пись-пись». Какой смысл переживать по поводу кишечной палочки, когда по следам идут погонщики с карабинами СКС. Патрон 7,62 запросто справляется с любым кишечным заболеванием; прямо-таки на раз.
Один из беглецов – самый «оторви да брось» – поднимает голову от ладоней с холоднющей чистой водой и говорит:
– О, лианы!
Сообщники тоже смотрят на провисшую между обрывчиками толстую «кабелину», кое-где покрытую зеленью плесени.
– Это связь! – уверенно сообщает «Оторви да брось». – Зуб даю!
– Не-а, питание вроде. Смотри, какой толстый, – философствует другой беглец.
– Дурилка, что ль? Ты чо, ЛЭП никогда не видел?
Линию электропередач напарник, разумеется, видел, и дорого бы сейчас дал, чтобы увидеть такую штуку сейчас. ЛЭП – есть неотвратимая дорога к чему-нибудь жилому и теплому. Теоретически, кабель, пусть даже и не силовой, тоже обязан вывести к чему-нибудь эдакому. Однако вне речки кабель зарыт. Надо делать ноги, а не изучать, где почва чуть просела, или, наоборот, вздыбилась от проложенной «лианы».
– Связь, сучья связь, – бормочет «Оторви да брось» и извлекает из-за пояса топор.
Топор – не какая-то боевая конструкция для «рубилова на мечах». Простой рабочий инструмент. Однако на недолгих привалах «Оторви да брось» наточил его получше индейского томагавка.
– Собьем гадов со следа, обрубим связь «ментуре», – заявляет он и топает к «лиане».
По кабелю, как по подвесной дороге, бросается на другой берег что-то прыткое и меленькое.
– Белка! – удивляется «беглец № 2», имя которого для истории не имеет никакого значения. – Но какого хрена – черная? Мутант, что ль?
– Мутант, – ворчит «Оторви да брось». – Сожрать бы этого мутанта. Зажарить и сожрать!
Он звереет от собственных слов. Топор взметается вверх и врезается в кабель. Искр нет. Может, кабель, и вправду не силовой. Топор явно наточен на славу – кабель сдается с пяти ударов. Отрубленный конец вяло плюхается в воду.
«Оторви да брось» по-прежнему возбужден, но доволен.
Произведенное действо трактуется в кодексе как «вредительство».
– Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить! – отрапортовал восседающему в кабине Черпицкому младший сержант Ананко.
Ананко чуть ли не задыхался, но даже солдат в Красной армии понимает, что дело есть дело, и когда воет боевая сирена, становится не до шуток. Это в мирной повседневной расхлябанности допустимо даже подколоть офицера помоложе, проверить его смекалистость. Недаром же все «товарищи», так почему и нет? Допустим, доложить, что клиренс в распределительной кабине неожиданно снизился, надо бы срочно долить, но пожарное ведро прохудилось. Однако если в период мирной спячки максимум, что можно отхватить за подобную проверочку, это получить тем же красным ведром по сусалам, то при боевой работе можно ведь и под трибунал загреметь. Так что ныне все по-серьезному. Хотя сам доклад смахивает на подколку:
– Товарищ лейтенант, майора Кичигина нашли в луже. Сейчас откачивают, он…
– В какой луже? – подозрительно покосился молодой офицер на сержанта.
– Так упал он, что ли. Я ж не знаю, не видел… Ну, как упал, – начал запинаться командир отделения. – Бежим – глядь. А он в луже уже. Сапоги, в смысле. А тут же тревога, и не знаем, то ли этого… Ну, не видели ж сразу, что комбат Кичигин, думали… Темно ведь там еще. Короче, то ли бежать дальше, то ли доставать? Но достали. Фуражка ж тут же офицерская валялась. А Зурабов с фонарем уже. Вот, значит…
– Да быстрей что ли, Берия тебя забери! – не выдержал Черпицкий. Он же все-таки работал за офицера пуска, и по линии «громкой» связи ему шли доклады то сверху – от К-9, то снизу – от стартовиков. – Где комбат?!
– Так нету сознания у него, товарищ старший лейтенант. Откачивают его, прямо там, на тропе. И вот чего… Наши поэтому опоздали, не потому, что плохо бежали. Они, может, вообще… это… не придут сюда. Вдруг майора совсем к врачу… ну, к фельдшеру надо нести. Захлебнулся, что ли, он…
– Захлебнулся? – переспросил Черпицкий, не понимая.
– Так в луже ж, говорю, лежал, товарищ лейтенант. Я ж…
– Ага, – кивнул Черпицкий, поворачиваясь к пульту.
Он был в некотором замешательстве. Минуты уходили, а дивизион все еще не доложил о готовности по командной цепочке. Время еще было, чуток, но было.
– Это… – сказал он в микрофон «громкой», выведенной наверх – в кабину управления К-9. Потом сообразил другое и повернулся к полевому телефону. Там никто не брал, поэтому снова пришлось говорить в микрофон: – Емеля, Сталин твою так! Трубку телефона возьми!
Трубку наконец взяли.
– Слушай, Емеля, такое дело, в общем, – начал объяснять старлей.
Вообще-то, имя у капитана Емельянова было другое, но кличка «Емеля» давно приклеилась, так что, например, солдаты, которые уж само собой не обращались с капитанами на «ты», были уверены, что офицера «девятки» Емельянова еще и зовут Емеля. Штабной писарь, правда, утверждал, что это не так, но кто ж его слушал-то?
– Во как, – произнес Емельянов в телефон, переваривая сказанное товарищем по дружеским попойкам, но в данный момент находящимся по отношению к нему в подчиненном положении.
Хоть капитан и был, по мнению некоторых коллег, туповат, относилось это в основном к общению с техникой. В плане общения с людьми все у Емельянова было относительно тип-топ. К тому же, являясь офицером кабины управления, он имел дело со всяческими армейскими шишками и перенял у них некоторую житейскую сообразительность. Потому размышлял он недолго, вполне уложившись в отведенное время.