— Поздравляю.
— Спасибо, — усмехнулась Полынова. — Идём.
Когда они оказались снаружи, то оба стража были в отключке — Ваня лежал прямо на земле, свернувшись калачиком, вернее, здоровым калачом, а Борис стоял на коленях, распластавшись по лавке и смешно перекосив рот, с которого сбегала слюна. Готовы.
Авинов поднял «богатырку», [171] упавшую с главы Кочнева, примерил — как раз.
— Уходи, — негромко сказала Даша.
Кирилл посмотрел на неё, будто запечетлевая в памяти, а сам осторожно снял ремень с Шевчука — тот даже не замычал. Быстро застегнув пуговицы шинели, Авинов подпоясался и повесил на плечо винтовку кого-то из красноармейцев.
— Уходи… — повторила девушка, изнемогая и тая надежду на то, что всё это переодевание Кирилл затеял вовсе не для того, чтобы замаскироваться, а ради неё, чтобы задержаться хотя бы на полминутки.
Авинов бросил на Дашу последний взгляд, молвил: «Спасибо тебе. Прощай», — развернулся и ушёл.
Полынова глядела ему вслед, стояла, опустив руки, и больше всего на свете хотела догнать, обнять, охватить этого человека, покрыть поцелуями его лицо, шептать и шептать, задыхаясь: «Люблю, люблю, люблю…»
…Даша продолжала стоять, не двигаясь, глядя в спину уходившему прочь любимому человеку, и только губы её шевелились, выговаривая невысказанное. Однако призыв, слетавший с них, мог слышать только Бог.
Кирилл шагал по улицам Таганрога, зорко поглядывая по сторонам. Первая продольная улица… Вторая продольная… Седьмой поперечный переулок… Воистину, выражение «ходить вдоль и поперёк» приложимо к этому городу, который Петр I собирался сделать столицей, в буквальном смысле.
Красноармейцев в Таганроге столько скопилось, что глаз уставал от цвета хаки и нашитых красных звёзд. С одной стороны, такое соседство было крайне опасным, а с другой — позволяло Авинову затеряться в толпе. Вот только непонятно, что ж ему дальше-то делать? Пешком топать на юг? Бред сивой лошадки. Раздобыть эту самую лошадку? Где, спрашивается?
Неожиданно Кирилл углядел в гуще народа знакомое лицо. Быть этого не может… Хотя почему? Гражданская война и не на такие выкрутасы способна…
Прямо на Авинова двигался штабс-капитан Томин, авиатор и жизнелюб. Правда, кислое выражение на его лице плохо вязалось с понятием жизнерадостности.
Кирилл заступил дорогу штабс-капитану и сказал:
— Привет!
Пилот вздрогнул, подозрительно всматриваясь в красноармейца с неопрятной бородкой. Рука его неуверенно дёрнулась, готовясь отдать честь, но вовремя замерла.
— Красвоенлёт Томин, — представился авиатор. — С кем имею?..
— Со мной, — грубовато ответил Авинов. — Не узнаёшь? Мы ещё с тобой в Быхов летали и обратно. Ну?..
— Кирилл?! — В лице «красвоенлёта» прорезалась радость. — Откуда?
— Оттуда, — приглушённо ответствовал Авинов. Незаметно осмотревшись, он добавил: — Из домзака, понял? Надеюсь, ты не записался в Красную армию?
— Записали нас! — криво усмехнулся Томин. — Мы со всеми на юг летели, и на тебе — баки протекли! Бензин вниз, ну и мы за ним. Сели под Таганрогом, а тут и «красные». Мы им: «С пролетарским приветом, товарищи! Жаждем-де пополнить воздушный флот Советов!» Вот так вот… Запрягли «Илью» в воловью упряжку да и сволокли на местный аэродром. Второй месяц учу краснопёрых летать и не падать. Военспец, блин горелый! А Змея Горыныча мы потихоньку починяем, бензину выменяли, залили баки…
— Так полетели! — обрадовался Авинов.
— Всё оружие с корабля поснимали… — Томин шарил по лицу Кирилла, стыдясь своей подозрительности, но привычка никому не верить брала своё.
— Да и чёрт с ним!
— И правда…
Авиатор, видимо, приняв какое-то решение, махнул рукой: за мной!
Они двинулись переулками, где им встречались лишь пугливые таганрожцы, пробирались задами да огородами, пока не вышли на обширный пустырь, местами обнесённый изгородью. Это и был аэродром, где из полотняных палаток-ангаров высовывались «Ньюпоры» и «Вуазены». Воздушный корабль Томина со Змеем Горынычем на борту был в единственном числе. Он стоял в сторонке, развёрнутый на юг, словно рвался туда, к остальной стае-эскадре.
Местное начальство, проявляя бдительность, подошло поближе, интересуясь у Авинова:
— Кто таков?
Начальник смотрел на Кирилла с прищуром, лузгая семечки с большим искусством.
— Красвоенлёт Щербаков! — на ходу сымпровизировал Авинов. — Желаю, товарищ комэск, [172] пощупать бомбовоз своими руками, перебрать моторы — вдруг да починить можно?
— Добро! — кивнул комэск и удалился.
Хорошо всё-таки, подумал Кирилл, что отменили дисциплину в армии. Кто бы меня пустил на аэродром Императорского Военного-воздушного флота? А тут — пожалуйста вам!
— Вылезай, народ, — негромко сказал Томин, приблизившись к бомбовозу.
Из двери выглянул Игорь Князев. Артофицер сразу узнал Авинова — и оторопел.
— Привет, — сказал он растерянно, — а мы тут… это…
Из-за его спины выглянули обстоятельный Спиридон Стратофонтов и юркий Феликс Черноус. Пригибаясь под фюзеляжем, выбрался Матвей Левин.
— О, здорово! — обрадовался он, тоже признав Кирилла, и осёкся, разглядев красную звезду на «богатырке».
— Свои, Левий Матфей, — сказал Томин, нервно улыбаясь, — свои! Короче, господа офицеры — заводим и улетаем!
— Наконец-то! — вырвалось у Феликса.
Стратофонтов лишь крякнул в доволе.
— По местам! — построжел Томин.
Матвей со Спиридоном прошлись по крылу от двигателя к двигателю, и моторист негромко сказал:
— От винта!
Один за другим зарычали моторы, закрутились лопасти винтов, сливаясь в мерцающие круги. Кирилл быстренько нырнул в дверь и сдёрнул с плеча винтовку. «Кольт» он передал безоружному Черноусу. У Томина имелся «маузер», припрятанный в гондоле, у Князева — артофицер! — «арисака» и пара рифлёных гранат. Беззубый, но грозный Змей Горыныч не собирался сдаваться на чью-то милость.
Моторы подняли рёв повыше, и корабль стронулся с места, начал разгон по бурой траве, влажной после сошедшего снега, разгоняясь всё быстрее.