Олег краем глаза смотрел на молодого человека. Тот только посмеивался. Кажется, его позиции очень крепки, он уверен в себе. А зря… Если Родька чего-то по-настоящему хочет, он всегда добивается своего. Потому-то я и не стал с ним держать пари.
1987 год. Деревня Половинка
Мороз стоял лютый, а в доме у бабушки было тепло, пахло чем-то вкусным, родным.
– Ох, Евушка, как исхудала-то вся, прозрачная совсем. Ничего, я за каникулы-то тебя откормлю. Что ты там в Москве-то кушаешь?
– Да что придется, бабуль… Ох, как вкусно!
– Ешь, ешь, девонька.
Когда внучка наконец наелась, старуха спросила:
– Ну, а что мать-то твоя непутевая?
– Бабусь, она замуж вышла…
– Давно это?
– Да уж год…
– А что за мужик-то?
– Да он ничего, хороший…
– Не пьяница?
– Нет, он совсем не пьет.
– Как это? – удивилась бабушка.
– Не знаю, – засмеялась Ева, – не пьет и все.
Ева хотела сказать бабушке, что мать с новым мужем три месяца назад уехала в Израиль, но, собственно, в Израиль они не собирались. Прямо из Вены поехали в Италию, где до сих пор дожидаются разрешения на въезд в Америку. Но ей не хотелось, чтобы бабка знала, что Ева осталась в Москве совсем одна.
– А что ж, она мне-то не написала?
– Не знаю, бабусь…
– А он чем деньги-то зарабатывает?
– Журналист он. В газете работает…
– Ишь ты, путевый значит?
– Путевый, путевый…
– И с вами живет?
– С нами, с нами…
Ева ненавидела вранье, хотя в данном случае это была ложь во спасение.
– Ну, а у тебя никто еще не завелся? Ты вон красивая девка…
– Нет, бабусь…
– Ой, врешь, девка, по глазам вижу, врешь! Говори, что за парень…
– Да, бабусь, пока еще говорить не о чем… Только недавно познакомились…
– Сколько годков-то ему?
– Двадцать три.
– А звать как?
– Платоном.
– Платоном? Надо ж, редкое по нашим-то временам имя. И что у вас?
– Ничего, бабусь… Один раз в театр сходили… Один раз в гостях были. На дне рождения его друга.
– А что за семья-то?
– Бабусь… ну хватит, говорю ж, пока ничего у нас нет… просто нравлюсь я ему.
– Смотри, девка, там в Москве-то у вас с этим делом легко, переспали и разбежались, не годится так.
– Бабусь, никто еще ни с кем не переспал.
– Смотри у меня, узнаю, пришибу. Хватит с меня одной шалавы… А чего мать тебя не кормит, что ли?
– Почему, кормит. Просто я занимаюсь много, знаешь как в медицинском трудно учиться.
– Ничего, зато доктором будешь. Дело хорошее… Уважаемое…
– Ох, бабусь, я так наелась, в сон клонит.
– Ну иди, ложись…
– Да нет, я сперва со стола приберу…
– А прибери, и правда, ты молодая, а я что-то умаялась. Вот выучишься на доктора, станешь бабку лечить…
Утром Ева проснулась, на дворе было совсем еще темно, но кто-то уже тюкал топором – дрова колол. Неужто бабушка с утра пораньше?
Ева вскочила. Нет, бабушка возится у печки. Ева глянула в окно. В утренних сумерках она увидала какого-то мужика, который действительно колол дрова.
– Доброе утро, девка. Заспалась!
– Доброе утро, бабусь. Кто это там дрова колет?
– Да сосед новый. Из ссыльных. Но золотой мужик. Помогает мне. Ты, кстати, оденься, не ходи так, он к нам завтракать придет. Очень он мои оладушки уважает.
– Бабусь, ты сказала, из ссыльных?
– Ага. Он в лагере сидел, потом ему лагерь на ссылку сменили…
– Политический?
– Да. Хороший мужик, только озлобленный очень.
Стук топора смолк, а вскоре в сенях раздался топот. Потом в дверь постучали.
– Варвара Семеновна, можно?
– Заходи, заходи, Георгий Иванович. Вот, познакомься, внучка моя из Москвы пожаловала. На доктора там учится.
– Здравствуйте, – проговорила Ева, с любопытством глядя на незнакомца. – Меня зовут Ева.
– Ева? А и впрямь – Ева! – он смерил ее каким-то странным недобрым взглядом. Но ее почему-то бросило в жар. Он был крупный, немного мешковатый, небритый…
– Евушка, подай Георгию Иванычу полотенчико.
Ева с горящими непонятно отчего щеками кинулась к бабкиному комоду.
Георгий Иванович ел красиво, как-то не по-деревенски. Хотя руки у него были грубые, запущенные, огромные, на безымянном пальце левой не хватало одной фаланги. Но Ева не могла отвести от них глаз, они словно заворожили ее. А бабка решила, что внучка просто от смущения не может глаз поднять на чужого мужчину. Это бабке понравилось.
– Ох, и вкусно же у вас, Варвара Семеновна. Я уж сам пробовал делать оладушки по вашему рецепту, ничего не выходит. Небось секрет у вас какой-то есть.
– Есть, а как же, – задорно рассмеялась бабушка. – Руки женские должны это делать. Негоже мужику оладушки жарить.
– Ну почему, говорят, самые лучшие повара мужчины, – подала голос Ева.
– Я про то не знаю. Может, для больших начальников мужики стряпают, а для нас, простых людей, лучше бабьих рук в этом деле нету. Права я, а, Георгий Иванович?
– Правы, правы, Варвара Семеновна. А что, Ева, как там сейчас в Москве? Что слышно с этой перестройкой и гласностью? Не заглохли еще?
– Нет! Вон в декабре академика Сахарова из ссылки вернули…
– Слыхал, слыхал…
– А еще за границу потихонечку пускать начали.
– Серьезно? – вдруг напрягся гость.
– Да! Маму одного нашего студента вдруг в Германию пустили, по приглашению. Она и не надеялась… Причем не к родным, а к подруге! И в Израиль тоже… Один знакомый журналист пять лет был в отказе, и вот недавно выпустили…
– Какой-такой журналист? – вдруг вмешалась бабка.
– Друг маминого мужа, – скороговоркой ответила Ева.
– Ну-ну, поживем – увидим… – пробормотал гость.
– А вы не верите в перестройку, да?
Он вдруг улыбнулся, и Ева увидела, что глаза у него синие и молодые.