Венька приволок информацию. Башлыков Олег Федорович, 55-го года рождения, в Рыдалов перебрался десять лет назад – вроде бы из Приморского края. Жил в лачуге на правом берегу, работал разнорабочим на мукомольном комбинате, затем фортуна повернулась лицом (или помог кто-то) – получил должность коменданта общежития, две комнаты в полуподвале. Нелюдимый, злой, не любили его за вечную подозрительность и злую ауру. С женщинами не общался (во всяком случае, с приличными), но при этом имел что-то общее с начальником мехколонны Грушницким. Пару лет назад на Башлыкова заводили уголовное дело: обвиняли в совращении малолетки – шустрой нимфоманки из многодетной семьи. Таскали на разбирательства, но доказать не смогли, оставили в покое. Девчонка не настаивала. В многодетной семье ее затуркали, на что она ответила решительной беременностью. Родила не то сына, не то дочь, придумала ребенку имя, отчество, срочно повзрослела и укатила к тетке в Забайкалье, где, по слухам, нашла принца.
Тело Башлыкова идентифицировали по золотой фиксе – полным составом общежития. Характерная деталь: по размеру превосходит соседние зубы и угрожающе торчит вперед, навевая сходство с вампиром «в действующем резерве». Янка сделала попытку обособить последнее убийство от первых двух, но отказалась от этой затеи – уж больно совпадало. Вывод оперативного отдела подтвердил звонок из криминалистической лаборатории.
– Вы добились своего, сэр, однако доставит ли вам это удовольствие? – иезуитски молвил в трубку Иван Иванович Штумпф, начальник лаборатории. – На стуле в комнате Гарбуса обнаружены несколько волосинок. Анализ выявил, что это плотная овечья шерсть серого цвета. Человек снял верхнюю одежду, сел на стул. Очевидно, кофта длинная – на нее и сел, оставив в заусенцах на стуле следы своего пребывания.
– Возможно, – сказал я, – посетитель имел беседу с Гарбусом.
– Волосинки чужие – ни у Гарбуса, ни у хозяйки похожей одежды в гардеробе нет.
– Но это не обязательно убийца, – пожал я плечами. – Приходить могли и ДО.
– В квартире Грушницкого найден аналогичный материал – человек прислонился к косяку в зале, который давно пора обстрогать и зашкурить.
– Вы чудотворец, Иван Иванович, – восхитился я. – Только не говорите, что у Башлыкова вы наткнулись на те же волосинки. Квартира выгорела дотла.
– Мы в курсе, – согласился эксперт. – Волосинки найдены на двери в тамбур черного хода. Там старая дверь с облупленной краской. Ваш приятель выскочил из горящей квартиры, проскочил первую дверь в том одеянии, в котором был, и лишь в тамбуре натянул дождевик. Частицы идентичны – во всех трех случаях. Ищите плотную вязаную кофту большой длины...
И наконец, в восьмом часу вечера пришел, пошатываясь, Венька, брезгливо осмотрел наши, в принципе, не заморенные физиономии и заявил, что нашел женщину.
– У тебя же есть, – не понял Крюгер, которого двухчасовое пребывание в трезвом виде начинало основательно пощипывать.
– Я нашел женщину Грушницкого, – уничтожил его взглядом Венька. – Сычева Анна Михайловна, шестьдесят второго года рождения, незамужняя, бездетная, преподавала литературу в средней школе, а сейчас трудится корректором в районной «Таймс». С Грушницким познакомилась полтора года назад – через секретаршу Новикову, которая является ее школьной подругой. Адрес проживания: Рыбачий переулок, четыре...
– Живо к ней! – схватился я за дождевик. – И будем надеяться, что эту добрую женщину еще не прикончили.
– А разве должны? – засомневалась Янка.
– А ты уверен, что всем нужно ехать? – начал пропадать под столом Крюгер.
– Черт с вами, – отмахнулся я. – Сидите. Привезу ее в райотдел...
Еще не стемнело, но из-за низких туч создавалось ощущение позднего вечера. Ветер дул порывами, швыряя потоки воды. Я бросил «жульку» на Тальниковой и отправился пешком по переулку, проваливаясь по щиколотку в грязь. Во дворе нужного дома имелась собачья будка и злобный враг прохожих. Он произвел два предупредительных гавка, выкатился из домика, бренча цепью, и залился «пулеметной очередью». Прикинув на глазок длину цепи, я вошел во двор и, прижимаясь к фундаменту, добрался до крыльца. Собака взбеленилась – от горшка три вершка, а столько злости, словно ее дрессировал лично Хьюго Баскервиль.
В домике горел свет. Я поднялся на крыльцо, постучал. Открыли не сразу – похоже, женщина долго вставала с кровати, искала тапки, путала двери.
– Кто вы? – она отворила на пару сантиметров дверь, показала осунувшееся лицо, острый нос, пуховый платок, наброшенный поверх халата. Обычная русская женщина, и выглядит ровно на столько, сколько ей есть.
– Анна Михайловна?
– Да... Что вы хотели?
– Капитан Богатов, уголовный розыск. – Я показал в раскрытом виде удостоверение, она долго всматривалась в него, сверяла с оригиналом.
– Есть сомнения? – улыбнулся я.
– Проходите... – Она, сутулясь, побрела в комнату, где действительно стояла кровать с коваными дужками.
О смерти Грушницкого Анна Михайловна уже знала – Света Новикова позвонила. Поднялась температура, сердце зашалило. Отпросилась с работы, весь день провела в постели – без всякого улучшения. С лекарствами в доме туго.
– Остается сбивать температуру встряхиванием градусника, – невесело пошутила Анна Михайловна. – Да вы не волнуйтесь, молодой человек, это психология – пройдет. Лекарства здесь ни при чем.
Я понимал, что не смогу доставить эту женщину в райотдел – не фашист же. Придется караулить ее дома. Извинившись, я по сотовому позвонил Вениамину и обрадовал парня, что в постели невесты он будет этой ночью лишь эпизодически. Анна Михайловна нуждается в опеке. Через три часа он должен быть в Рыбачьем переулке, протянуть лямку до трех ночи, а там уж его личная трагедия – где он будет искать смену. Можно Крюгера добыть, можно поднять с постели Неваляева и попросить у него бойцов из патрульной службы (оба варианта – обхохочешься). Не стал выслушивать тоскливые завывания и отключил связь.
Больше часа я сидел у кровати Анны Михайловны, мусоля кружку с остывшим чаем и решая поставленные задачи: охрану тела, добычу информации и отвлечение несчастной женщины от больной темы. Безумной любви к Грушницкому она не испытывала. Но человек он был надежный, малопьющий, умел создать настроение, хотя при этом оставался молчуном и букой. С семьей ей не повезло. До Грушницкого водила знакомство с видным татарином, работающим вольным каменщиком в строительной организации. Герой-любовник сгинул в прошлое, Анна Михайловна поменяла работу... А что касается Грушницкого, то в молодости он сидел на зоне (за «случайное» воровство), не любил об этом вспоминать, и если кто-то касался больной темы, закипал, как чайник. Да, имелся у него приятель – Башлыков, комендант общежития, но неясно, что у них было общего. Грушницкий – основательный, а тот – отрезанный ломоть, неприятный, пугливый, подозрительный. И какие их дела связывали – тоже вопрос. Имелось у Анны Михайловны подозрение, что человек этот – из темного прошлого Грушницкого, но вслух не говорила, зачем? Не имела она прав на прошлое своего дружка.