Но все хорошо в теории. Очень скоро Клавдий Симеонович понял, что выдержать линию он не сумеет. Лес заставлял то и дело сворачивать, ища обходные пути. Сопов давно перешел на быстрый шаг, но позволить себе передышки не мог.
Он помнил, как быстро генерал добрался до сопки. Что если он и теперь где-то за спиной, в десятке шагов? Вполне возможно.
Так и шел, время от времени переходя на рысцу. Самое удивительное — подхватил и саквояж, и проклятую корзину с котом. (Тот давно свернулся калачиком и затаился на самом дне, опасаясь и шорохом напомнить о собственном существовании. И не без оснований: начни он голосить либо капризничать — тогда, может, и бросил бы Клавдий Симеонович ротмистрова любимца.) Но все имеет свои пределы — нашлись они и для титулярного советника. Был он уже к этому времени в полном изнеможении.
Сопов тяжело опустился на мох. Закрыл глаза.
Как же так получилось, что он еще жив? Ведь генерал попал ему точно в грудь. Впрочем, Клавдий Симеонович уже догадывался, что именно его спасло. За время службы он о таком слышал. Случалось, хотя и крайне редко.
Сопов сунул руку за пазуху и вытащил наградной портсигар.
Металл в центре был смят. Пуля пробила крышку, но застряла в донце. Сопов попытался открыть — не получилось. Жаль. Сейчас бы папироска кстати пришлась.
Тут где-то позади громко хрустнула ветка.
Клавдий Симеонович вскочил на ноги, выронив портсигар. Сердце подпрыгнуло в груди и заколотилось о ребра. Сопов вновь кинулся бежать. Теперь ему было легче — он мчался по склону, вниз. Откуда этот склон взялся, Клавдий Симеонович не понимал, да и некогда было думать.
Потом вдруг обнаружилась тропинка, и он, приободряясь, припустил по ней. От усталости и избытка переживаний Клавдий Симеонович даже не удивился, когда лес впереди поредел, и между стволами показалась река. Так и бежал, точно заведенный. А потом тропинка под ногами его внезапно прервалась — и обнаружился обрыв.
Хотел было титулярный советник затормозить, да ноги не послушались. Он только воскликнул: «Ух!..» — и полетел кубарем с десяти саженей в тусклую воду Сунгари.
…Спустя пять-шесть минут над обрывом раздался размеренный топот. Кто-то стремительно выскочил из лесу — в точности как недавно титулярный советник — и совершенно подобным манером не удержался на краю. Грянулся вниз; взметнулись брызги. А потом вода успокоилась. И никаких следов происшествия не осталось, только покачивалась на мелкой волне потертая фуражечка генеральского образца.
К веселому дому прибыли на двух колясках. В первой сидели квартальный и двое городовых. А во второй — знаменитой, с двумя рысаками, гнедым и белым, — начальник сыскной полиции Мирон Михайлович Карвасаров. И помощники его, Вердарский и Грач.
Вердарский, недавний чиновник стола приключений, думал о том, что служба его складывается неплохо — за два дня выпало столько интересных событий, сколько на прежнем месте не случалось и за год.
Карвасаров покуда молчал и неодобрительно разглядывал особняк за чугунной решеткой. А Грач, похоже, ни о чем не думал: кусал ногти да глядел под ноги. И отчаянно зевал по случаю раннего утра.
Ливрейный швейцар, сидевший на табурете возле решетки, соскочил, отвесил поклон. И тут же, не успели полицейские наземь ступить, двери особняка распахнулись и выпустили маленькую процессию.
Впереди шел внушительного вида мужчина средних лет с окладистой бородой, одетый как сельский щеголь: новенький картуз, невероятного блеска высокие сапоги бутылками и черная атласная поддевка. Его сопровождал звероподобный субъект, который казался на голову выше всякого обыкновенного человека. Узкие глазки, черная щетка волос на самый лоб наползает. А кулаки — с небольшой самовар.
Следом колобком катился полненький улыбчивый господин в котелке и черной пиджачной паре. На носу его поблескивало старомодное пенсне.
— Однако. Нас тут, похоже, ждали, — сказал Вердарский.
— Это вряд ли, — отозвался Грач. — У них электрический звонок от ворот проведен. В особых случаях швейцар немедля сигнализирует.
— А почему он знает, что мы — особый случай?
— Для того и посажен, чтоб отличать.
Обе группы — гости и встречающие — сошлись на середине дорожки, которая вела от ворот.
— Мирон Михайлович! Долгие лета! — сказал бородатый, тоже кланяясь. — Не ждали! Прошу…
Начальник сыскной в ответ только кинул.
— Где хозяйка?
— Мадам нездорова, — отвечал бородатый, подстраиваясь под шаг Мирона Михайловича. — Велела передать, сейчас выйдет.
— А это кто?
— Егорка Свищев. Ну, он для вас личность неинтересная. А вот позвольте представить — доктор.
Незнакомый господин сдернул с головы котелок.
— Титов, Иван Алексеевич, — быстро проговорил он. — Очень рад, очень.
Доктор попробовал поклониться — на ходу получилось неловко.
Поднялись на крыльцо. Карвасаров остановился.
— Доктор? Зачем доктор? Заболел кто?
— Тут такое дело… — смятенно сказал бородатый, ломая в руках картуз. — Не знаю как и сказать…
— Тогда помолчи, Иван Дормидонтович, — ответил Карвасаров. — Я сам все увижу.
Бородатый забежал вперед, распахнул дверь.
Перешагнув порог, Вердарский невольно принялся озираться. Да, было на что посмотреть. Правда, остальные обстановкой не особо интересовались. Должно быть, проницательно подумал Вердарский, прежде уже бывали.
Управляющий привел всех в просторное помещение. Этим залом Вердарский прямо залюбовался. На стенах из дубовых панелей в тяжелых рамах чудесные картины. Площадка для оркестриона. Столики под крахмальными скатертями. Но особенно поразил белый рояль в центре зала.
Из боковой двери выскочил человек в малиновой рубахе с полотенцем, перекинутым через руку. Увидев незнакомцев в статском (а также городовых возле дверей), немедленно ретировался.
— Где ж посетители? — шепотом осведомился Вердарский.
— Их, как видите, нет, — ответил Грач. — Для заведения Дорис ситуация небывалая. Но мы сейчас все узнаем.
— Попрошу не шептаться! — приказал Карвасаров, неприязненно покосившись на чиновников. И повернулся к бородатому управляющему:
— Где мадам?
— Сию минуту…
Карвасаров выжидательно посмотрел на него.
Иван Дормидонтович опустил глаза. И тут вперед выкатился доктор в глупом своем котелке:
— Должен внести ясность. Накануне имел место, так сказать, несчастный случай. Поэтому мадам Дорис… гм… в расстройстве. Это неудивительно. Я бы сказал — естественно. Но не извольте беспокоиться. Я дал капель, и через пять, от силы десять минут…