Внимание подруг сразу обращается на меня.
— И какие же? — спрашивает Энн.
Франни топчется рядом, ее глаза смотрят вроде бы куда-то в пространство перед нами, зато уши ловят каждое слово с точностью газетного репортера.
— Нет, нам ничего интересного не видать, если она постоянно будет болтаться рядом, — с горечью шепчет Фелисити, пока мы делаем вид, что внимательно рассматриваем стопки толстой кремовой бумаги, перевязанной разноцветными ленточками. — Она вынюхивает все, как будто она — сама миссис Найтуинг! Разве мы могли вообразить, что в школе Спенс у нас больше свободы, чем здесь? Но это ведь так!
Мы выходим из магазина канцтоваров и идем мимо лавки модистки, магазина, где торгуют занавесками и льняными скатертями, мимо магазина игрушек, табачной лавки, в витрине которой сидит джентльмен, курящий толстенную сигару. Улицы полны народа, люди ищут кто пару подходящих перчаток для тетушки Пруденс, кто самый замечательный барабан для малыша Джонни… Но Франни не отстает от нас ни на шаг, и Фелисити раздражена до предела.
— Мама думает, что может удирать во Францию, а потом возвращаться и вести себя так, будто я по-прежнему у нее под каблуком и довольна этим. Ну так это не так. Я намерена сбежать от Франни.
— Ох, пожалуйста, не надо! — просит Энн. — Мне не хочется стать причиной скандала.
— Да, нас тогда запрут в комнатах до конца каникул, — соглашаюсь я.
Мы доходим до кондитерской, из витрины нас манят дорогие пирожные и засахаренные фрукты. Какой-то молодой человек подметает тротуар перед входом. Он вдруг громко и дерзко кричит:
— Франни! Подойди и поцелуй меня!
Франни бледнеет, оглядывается.
— Сэр, вы меня приняли за кого-то другого, — говорит она.
Фелисити хмурится.
— Сэр, вы знакомы с моей служанкой?
Молодой человек растерялся. Очевидно, он знает Франни, и довольно близко, но сейчас он вверг ее в неприятности. Ведь если слуг замечают в недостойном поведении, их могут моментально выгнать.
— Моей матушке было бы чрезвычайно интересно узнать, что ее горничная средь бела дня, у всех на глазах, целуется с мужчиной, в то время как должна сопровождать свою хозяйку и ее подруг, — говорит Фелисити.
— Но я никогда не делала ничего подобного! — протестует Франни.
— Твое слово против его слова, — возражает Фелисити, делая нас своими сообщницами, нравится нам это или нет.
Франни крепко прижимает к груди сжатые кулаки.
— Господь свидетель, мисс! Я не обманываю, или пусть он поставит мне черную метку в своей бухгалтерской книге!
— Думаю, мы вполне можем договориться.
Фелисити достает из кошелька сверкающий шиллинг.
— Иди сюда, возьми это. Поди в лавку, купи себе пирожное. Я уверена, этот молодой человек будет счастлив составить тебе компанию. А потом встретимся здесь же… ну, скажем, в пять часов.
Шиллинг сверкает в руке Фелисити, затянутой в перчатку. Если Франни возьмет его, она сможет насладиться пирожными и провести день со своим милым другом. Но тогда она заодно навсегда окажется под властью Фелисити…
Франни качает головой:
— Ох, нет, мисс. Пожалуйста, не просите меня лгать миссис Уортингтон! Ложь — смертный грех! Я просто не могу, мисс. Неужели вы хотите, чтобы я рискнула и своей службой, и своей бессмертной душой за один только шиллинг, мисс?
То, что Франни держится во время этого откровенного шантажа с простым и честным выражением на лице — настоящее искусство. Я проникаюсь к ней новым уважением.
— Впрочем, я ничего не имею против того, чтобы ты обо всем рассказала моей матери, — сердито бросает Фелисити.
Это пустые слова, и все мы прекрасно это понимаем. И Фелисити наконец получает ту свободу, которой так страстно жаждала. Она отдает Франни фунт, цену ее молчания. Франни быстро хватает банкноту и крепко сжимает ее в руке.
— А если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы проболтаться моей матери, мы все заявим, что это ты сама бросила нас, чтобы встретиться со своим кавалером. А мы, бедняжки, остались предоставленными самим себе, без сопровождающей, на жутких улицах Лондона, да еще и умудрились потерять целый фунт… и самое удивительное в том, как именно это случилось.
Франни, так торжествовавшая мгновение назад, заливается краской и кривит тонкие губы в мрачной улыбке.
— Да, мисс. В пять часов.
Мы спешим уйти следом за Фелисити, но я оглядываюсь на Франни, не зная толком, что тут можно сказать.
— Спасибо, Франни. Ты… ты очень достойная девушка.
С этими словами мы уходим.
У свободы вкус слоек со сливками, купленных на Регент-стрит. Нежная сладость тает на языке, а мимо по улице катят в обе стороны двухколесные экипажи и омнибусы, и грязная вода смешивается с мокрым снегом под их колесами. Люди тоже куда-то спешат, и у каждого своя цель. А мы просто идем в толпе, никуда в особенности не направляясь, мы — безымянная часть этой толпы, очутившаяся здесь по случайности и в силу судьбы.
Мы идем к Пиккадилли, ныряем в огромную крытую аркаду Берлингтон и проходим мимо сторожей с суровыми взглядами и толстыми тростями в руках — они следят за порядком. В галерее бесконечное множество ларьков, где торгуют всякой всячиной, — здесь можно купить ноты, перчатки, чулки и носки, хрустальные вазы и прочее… и меня снова охватывает тоска по Индии, по ее базарам и переполненным людьми торговым площадям.
— Здесь почти так же хорошо, как в сферах, — говорит Энн, с удовольствием жуя пирожное.
— И что у тебя за новости? — спрашивает Фелисити.
— У моего брата в Бетлеме есть одна пациентка, ее зовут Нелл Хокинс. Весьма интересный случай…
— Как это благородно со стороны Тома — заботиться о несчастных, — говорит Энн, облизывая губы, на которых осталась капелька сливочного крема. — Его нареченная должна очень его ценить.
— Нареченная? У Тома? — переспрашиваю я, раздраженная, что меня перебили. И только теперь вспоминаю о своей лжи. — А, ну да. Ты о мисс Ричардсон. Конечно. Глупо с моей стороны.
— Ты говорила, что ее фамилия Далтон. И что она прекрасна.
— Я…
Я понимаю, что запуталась. Но отступать некуда.
— С ней все кончено.
— О! — восклицает Энн, и я вижу в ее глазах надежду.
— Может, позволим все-таки Джемме договорить до конца? — сердится Фелисити.
— Нелл Хокинс не считает себя Жанной д'Арк или королевой Сабой. Ее бред состоит в том, что она считает себя членом Ордена и думает, что за ней охотится женщина по имени Цирцея.
Фелисити задыхается от ужаса.
— У меня просто мороз по коже!
Энн смущена.