У кровати появляется подол зеленого плаща. Из-под него выглядывают изящные ботинки со шнуровкой, из блестящей, отлично отполированной кожи. Я уверена, что в их безупречно сияющей поверхности я могла бы увидеть отражение собственного страха. Ботинки приближаются. Я задерживаю дыхание; я по-прежнему закрываю рот Нелл, и ладонь уже стала мокрой от слюны.
Нелл так неподвижна, что я пугаюсь: не умерла ли она? Ботинки удаляются, потом дверь закрывается со щелчком. Я выползаю из-под кровати и вытаскиваю Нелл. Она хватается за мою талию. Ее веки трепещут; губы искривлены в гримасе, напряжены, с них срываются слова:
— Увидь то, что я вижу…
И мы проваливаемся в видение. Но это не мое видение, это видение Нелл. Я вижу то, что видит она, чувствую то, что она чувствует. Мы бежим через сферы. Трава цепляется за наши лодыжки. Но все происходит слишком быстро. Ум Нелл в полном беспорядке, и я не улавливаю смысла в том, что вижу. Розы, вьющиеся по какой-то стене. Рисунки красной глиной на коже. Женщина в зеленом, крепко держащая Нелл за руку, волочащая ее к глубокому прозрачному чистому колодцу.
И я падаю в воду.
Я не могу набрать воздуха в грудь. Я задыхаюсь. Я вылетаю из видения — и обнаруживаю, что рука Нелл сжимает мое горло. Глаза девушки закрыты. Она не видит меня, она, похоже, не понимает, что делает. Я отчаянно пытаюсь оторвать от себя ее руку, но ничего не получается.
— Нелл… — хриплю я. — Нелл… пожалуйста…
Она отпускает меня, и я падаю на пол, жадно хватая ртом воздух, у меня раскалывается от боли голова… я потрясена внезапной жестокостью Нелл. Она снова погружается в безумие, но ее лицо залито слезами.
— Не смущайся, леди Надежда. Освободи меня.
Сегодня — канун Рождества. По всему Лондону магазины и таверны переполнены радостно взволнованными людьми, люди спешат по улицам, несут домой кто душистую елку, кто — жирного гуся для праздничного ужина. Мне бы тоже следовало преисполниться духом Рождества и благорасположения к родным и близким. Но я напряженно размышляю над кусочками головоломки, которые Нелл предоставила мне собирать самостоятельно.
«Иди туда, куда никто не пойдет, в запретное, предложи надежду. Иди туда, где темные прячут зеркало воды. Взгляни в лицо своему страху и крепко-накрепко свяжи магию». Но в этом нет никакого смысла. «Держись пути. Они постараются сбить вас с дороги, сбить ложными обещаниями». Кто? Что за ложные обещания? Все это выглядит загадкой, в которой прячется новая, а в той — еще одна… У меня есть амулет, который указывает дорогу. Но я все равно не знаю, где искать Храм, а без него у меня ничего нет. Это так раздражает, что мне уже хочется швырнуть через всю комнату таз для умывания.
И как будто специально, чтобы ухудшить положение вещей, отец куда-то пропал. Он накануне вечером не вернулся из своего клуба. Но, похоже, беспокоит это только меня, и никого больше. Бабушка отдает приказы слугам, готовясь к рождественскому ужину. В кухне суетятся повара, хлопоча над пудингами, и мясными подливками, и фазанами, которых следует запечь с яблоками…
— Он не выходил позавтракать? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает бабушка, мимо меня устремляясь к повару. — Кажется, мы пропустили суп. И никого ничто не волнует!
— Но если с ним что-то случилось? — настойчиво говорю я.
— Джемма, умоляю! Миссис Джонс… полагаю, красного шелка уже достаточно…
Рождественский ужин начался и продолжается, а отца все нет и нет. Мы трое переходим в гостиную и разворачиваем подарки, делая вид, что ничего особенного не случилось.
— Ах! — восклицает Том, доставая из бумаги длинный шерстяной шарф. — Великолепно! Спасибо, бабушка!
— Рада, что он тебе понравился. Джемма, а почему ты не разворачиваешь свои подарки?
Мне приходится взяться за коробку с подарком от бабушки. Может быть, там пара отличных перчаток или браслет… Но внутри — носовые платки с вышитыми в уголках моими инициалами. Платочки просто чудесные.
— Спасибо, — благодарю я.
— Я давно поняла, что лучше всего — практичные подарки, — слегка шмыгнув носом, заявляет бабушка.
С подарками мы разбираемся в считаные минуты. Кроме носовых платков я получаю ручное зеркало и коробку шоколада от бабушки, а от Тома — забавные красные щипцы для орехов, развеселившие меня. Я дарю бабушке шаль, а Тому — череп, который он мог бы в будущем поставить в собственном кабинете.
— Я буду звать его Йориком, — в восторге смеется Том.
И я довольна, что доставила такую радость брату. Отцовские подарки остаются пока что под елкой, неразвернутые.
— Томас, — говорит бабушка, — может, тебе следовало бы съездить в его клуб и расспросить там. Осторожно выяснить…
— Но я должен сегодня ехать в клуб Атенеум, меня пригласил Саймон Миддлтон, — возражает Том.
— Но отец куда-то пропал! — напоминаю я.
— Никуда он не пропал. Я уверен, он может явиться в любую минуту, и скорее всего нагруженный подарками, за которыми ездил в какое-нибудь уж слишком необычное место. Ты ведь помнишь, как он однажды в рождественское утро явился в костюме святого Николая верхом на слоне?
— Да, — киваю я, улыбаясь при этом воспоминании.
Отец тогда подарил мне мое первое сари, и мы с Томом пили кокосовое молоко, лакая его прямо из скорлупы ореха и воображая себя тиграми.
— Он скоро вернется. Попомни мои слова. Он ведь всегда возвращается?
— Да, конечно, ты прав… — говорю я, потому что мне отчаянно хочется поверить брату.
В доме понемногу все затихает, слышно лишь потрескивание угасающих каминов и тиканье часов; лампы едва светятся, утратив недавнюю яркость. Сразу после одиннадцати слуги расходятся по своим комнатам. Бабушка улеглась в постель и полагает, что и я тоже уютно свернулась под одеялом. Но я не могу спать. Не могу, пока отца нет дома. Я хочу, чтобы он вернулся, хоть со слоном, хоть без слона. Поэтому я сижу в гостиной и жду.
В комнату проскальзывает Картик, в пальто и уличных ботинках. Он едва дышит.
— Картик! Где это ты был? В чем дело?
— Твой брат дома?
Картик чрезвычайно взволнован.
— Нет. Уехал. А почему ты спрашиваешь?
— Мне необходимо срочно поговорить с твоим братом.
Я встаю, выпрямляясь во весь рост.
— Я ведь уже сказала тебе, его нет дома! Можешь все сообщить мне.
Картик берет кочергу и тычет ею в рассыпающиеся поленья. Огонь вспыхивает с новой силой. Картик молчит, предоставляя мне воображать наихудшее.
— Ох, нет… Что-то с отцом? Ты знаешь, где он?
Картик кивает.
— Где?
Картик упорно отказывается смотреть мне в глаза.