— Да-да, иди! Исчезай! Ты постоянно то приходишь, то уходишь. А мы вынуждены торчать здесь. Думаешь, он будет любить тебя, если узнает, кто ты такая? Да ему на самом деле на все плевать, кроме того, чего ему хочется!
Я не понимаю, кого она имеет в виду — Саймона или моего отца. Я спускаюсь вниз, а Фелисити остается в тени на верхней площадке лестницы.
Бал закончился. В дверях суета. Подъезжают экипажи, все прощаются, желая друг другу доброй ночи, гости шагают по бальному мусору — конфетти, крошки, забытые танцевальные карточки, осыпавшиеся лепестки цветов… Джентльмены чересчур пылко целуют руку миссис Уортингтон, их голоса звучат излишне громко. Жены подталкивают их вперед вежливо, но решительно: «Наша карета уже ждет, мистер Джонсон!» За ними тянутся следующие. Кое-кто из молодых людей мечтательно смотрит в никуда, успев влюбиться за время бала; другие уносят с собой разбитые сердца, оставив в особняке разрушенные надежды, и на их лицах дрожат напряженные улыбки…
Персиваль спрашивает, можно ли ему как-нибудь приехать к нам с визитом. Саймона я не вижу. Похоже, Миддлтон просто сбежал, даже не попрощавшись.
У меня в голове все перепуталось — Картик, Саймон, Фелисити, отец… Счастливого Рождества. Благослови нас Господь, всех до единого.
Но в видении я все же нашла Храм.
И мне хочется кому-нибудь рассказать об этом.
Проходят два несчастных одиноких дня, прежде чем я набираюсь храбрости навестить Фелисити, под тем предлогом, что должна вернуть ей книгу.
— Простите, мисс, я должен сначала узнать, дома ли она.
Дворецкий смущенно берет у меня бабушкину визитную карточку, на которой я аккуратно добавила свое имя. Очень быстро он возвращается и протягивает мне карточку.
— Прошу прощения, мисс. Похоже, мисс Уортингтон недавно уехала куда-то.
Я возвращаюсь обратно по дорожке к карете. Оглянувшись и посмотрев наверх, я вижу лицо Фелисити в окне. Она тут же скрывается за занавеской. Она дома, но решила меня оскорбить, отказав в приеме.
Я подхожу к карете, когда из дома выбегает Энн и догоняет меня.
— Джемма, мне очень жаль… я уверена, она не хотела ничего плохого. Ты ведь знаешь, на нее иногда находит.
— Это ее не извиняет, — отвечаю я. Энн выглядит взволнованной. — Что у тебя случилось?
— Я получила сообщение от кузины. Кто-то не поленился написать ей, чтобы уточнить, в каком именно родстве я состою с герцогом Честерфилдом. Джемма, меня разоблачат!
— Ничего подобного.
— Так и будет! И как только Уортингтоны узнают, кто я такая, что я их обманула… Ох, Джемма! Я погибла!
— Не говори миссис Уортингтон об этой записке кузины.
— Да она и так злится из-за платья. Я подслушала, как она говорила Фелисити, что это было такое хорошее платье, а теперь оно погублено, потому что его перешили на меня. Я не должна была поддаваться на уговоры Фелисити. А теперь… Я погибну навсегда, Джемма!
Энн вне себя от страха и тревоги.
— Мы это исправим, — говорю я, хотя и не представляю, как можно это сделать. В окне наверху я снова вижу Фелисити. Слишком многое нужно исправлять. — Не передашь ли Фелисити кое-что от меня?
— Конечно, — стонет Энн. — Если меня саму не выгонят сию минуту…
— Не могла бы ты сказать ей, что я видела Храм? Прошлой ночью, на балу, у меня было видение.
— Ты видела Храм?!
— Три девушки в белом показали мне дорогу к нему. Скажи ей, что как только она будет готова, мы вернемся в сферы.
— Скажу, — клятвенно заверяет меня Энн. — Джемма…
Ох, только бы она не начала все сначала! Мне этого не выдержать.
— А ты не расскажешь обо всем… обо мне… Тому?
Если Том обо всем узнает, не представляю, кого он возненавидит больше — Энн или меня.
— Не беспокойся. Твоя тайна умрет со мной.
Мне не хочется возвращаться домой. Состояние отца стремительно ухудшается, он требует опиум, любое обезболивающее, чтобы избавиться от терзающей его боли. Том сидит перед дверью его спальни, положив длинные руки на согнутые колени. Он небрит, под глазами залегли темные круги.
— Я принесла тебе чаю, — говорю я, протягивая ему чашку. — Как он?
Будто отвечая на мой вопрос, отец за дверью стонет. Я слышу, как он мечется, кровать поскрипывает под его весом. Он негромко рыдает, вскрикивает… Том сжимает голову ладонями, словно пытается выдавить из черепа все мысли.
— Я потерпел неудачу, Джемма. Я его предал.
На этот раз я готова поддержать брата.
— Нет, Том, это не так.
— Может, мне не следует быть врачом.
— Конечно, следует! Энн считает, что ты будешь одним из лучших психиатров Лондона, — говорю я, надеясь приободрить его.
Так тяжело видеть брата — нетерпимого, высокомерного, непреклонного Тома — в таком раскисшем состоянии… Он ведь единственная постоянная величина в моей жизни, пусть даже и постоянно раздражающая.
Том глуповато ухмыляется.
— Мисс Брэдшоу так сказала? Она очень добра. И богата заодно. Но, понимаешь ли, когда я просил тебя поискать мне подходящую девушку с состоянием, я пошутил. А ты восприняла мои слова всерьез.
— Ну, что касается состояния… — начинаю я.
Но как мне объяснить все Тому? Надо было рассказать ему раньше, пока дело не зашло так далеко, но я не могла заставить себя признаться, что Энн никакая не наследница, а просто добрая, полная надежд душа, для которой Том стал целым миром…
— Она богата в другом смысле, Том. Запомни это.
Отец громко стонет, и Том дергается, как будто готов выпрыгнуть из собственной кожи.
— Я не в силах этого выносить… Наверное, нужно дать ему что-нибудь… немного бренди, или…
— Нет. Почему бы тебе не пойти прогуляться или съездить в свой клуб? А я посижу с ним.
— Спасибо, Джемма.
Поддавшись порыву, Том целует меня в лоб. На коже остается теплая точка.
— Только не поддавайся на его уговоры. Я знаю, вы, леди, слишком мягкосердечны… слишком добры, чтобы стать настоящими стражами.
— Иди уже, — говорю я. — Убирайся!
В комнате отца царят сиреневатые сумерки. Отец стонет и корчится на кровати, превращая простыни в бесформенные комья. В воздухе пахнет потом. От пота отец промок насквозь, простыни прилипли к телу.
— Привет, папа, — говорю я, задергивая занавески и зажигая лампу.
Я наливаю стакан воды и подношу к его губам, побелевшим, потрескавшимся. Отец делает несколько судорожных глотков.
— Джемма, — хрипит он. — Джемма, милая… помоги мне…