— Но она знает тебя, мисс.
Мэри. Это самое обычное из всех обычных имен, по всей Англии девушек называют так. А что, если все это — просто трюк, способ проверить меня? Она сказала, что мне грозит опасность. Что, если эта неземная маленькая девочка — злобный дух, желающий причинить мне зло? Что, если страшилки, которые дети рассказывают по вечерам, сказки о призраках, гоблинах и ведьмах, готовых заманить нас в ловушку и заполучить нашу душу, — истинная правда? И сейчас меня заманивает в темную пещеру некая мрачная сила, которая только выглядит как потерявшаяся кроха?
Я нервно сглатываю, но комок в горле остается.
— Предположим, я не захочу туда заглядывать.
— Она говорит, ты должна это сделать, мисс. Это единственный способ понять, что с тобой происходит. Чтобы понять эту силу.
Я не имею ни малейшего представления, о чем она говорит. Только знаю, что я не настолько отчаянна, чтобы повернуться к ней спиной.
— Тогда почему бы тебе не заглянуть туда?
Девочка качает головой.
— Она говорит, ты должна найти себя. Таков способ существования сфер.
Я устала, замерзла, и мне до смерти надоели загадки.
— Послушай, я ничего не понимаю! Ты можешь просто объяснить, к чему все это?
— Тебе лучше бы поспешить, мисс.
Большие карие глаза глядят в сторону выхода из пещеры, потом снова смотрят на меня, и я вздрагиваю при мысли о том, чего может бояться девочка, что таится там, в темноте…
Но как бы то ни было, я не хочу уйти отсюда, не узнав больше, чем знала прежде. Я подхожу к камню. Он не маленький, однако не такой уж и неподъемный. С некоторым усилием я отодвигаю его в сторону. В стене пещеры открывается отверстие, глубиной примерно как вытянутая рука. Сердце у меня бешено колотится. Бог знает, что может прятаться там, мне приходится закусить губу, чтобы подавить крик. Рука погружается в дыру по самое плечо, и я нащупываю что-то. Оно как будто прилипло, и мне приходится с силой потянуть находку, чтобы вытащить ее на свет. Это переплетенная в кожу тетрадь. Я открываю ее и смотрю на первую страницу. Дневник. Над бумагой взлетает пыль; я смахиваю со страницы мелкий мусор. Между первыми листами и переплетом лежит конверт. Бумага шуршит под пальцами, я наугад переворачиваю несколько страниц и всматриваюсь в текст.
Что пугает тебя?
Что заставляет волоски на твоих руках шевелиться, ладони — потеть, дыхание останавливаться, а сердце колотиться в груди, как колотится попавший в клетку дикий зверек?
Темнота ли это? Или мимолетное воспоминание о страшной сказке, услышанной перед сном, сказке о призраках, гоблинах и ведьмах, таящихся в ночи? Или же это ветер, который то замирает, то набирает силу перед началом могучей бури, наполняя воздух влагой и намеком, заставляющими тебя устремиться к дому, пробуждает желание спрятаться у надежного очага?
Или же это нечто более глубокое, нечто более страшное, некий монстр, затаившийся в тебе самой, то, что ты лишь иногда замечаешь мельком, безбрежное неведомое твоей собственной души, где скапливаются тайны огромной силы, внутренняя тьма?
Если захочешь выслушать, я расскажу тебе историю — такую, воспоминание о которой не прогнать уютным гудением огня в камине. Я расскажу тебе историю о том, как мы нашли себя в той сфере, где зарождаются сны, где судьба предопределена, а магия так же реальна, как отпечаток твоей ладони в снегу. Я расскажу тебе, как мы открыли ящик Пандоры, скрытый в нас самих, ощутили вкус свободы, запятнали свои души кровью и выбором и выпустили в мир ужас, разрушивший драгоценный Порядок. Эти страницы — признание во всем том, что привело к этому холодному серому рассвету. И что будет теперь, сказать не могу.
Забилось ли твое сердце быстрее?
Не собираются ли на горизонте тучи?
Чувствуешь ли ты, как бегут мурашки по шее в ожидании поцелуя, которого ты страшишься, но в котором так нуждаешься?
Испугаешься ли ты?
Познаешь ли ты истину?
Мэри Доуд, 7 апреля 1871 года.
Не та ли это Мэри, которой кажется, что она знает меня? Я сама не знакома ни с какой Мэри Доуд. У меня болит голова, я замерзла в одной ночной сорочке.
— Скажи этой Мэри, чтобы она оставила меня в покое. Мне не нужна та сила, которую она мне предлагает.
— Она не предлагает тебе никакой силы, мисс. Она просто указывает тебе путь.
— Ну, так я не желаю по нему идти! Ты меня поняла, Мэри Доуд? — кричу я во тьму пещеры, и мой голос эхом отдается в моих же собственных ушах.
Видение прекратилось, и я осталась одна, в пещере, с кожаной тетрадью в руках.
Жизнь Мэри Доуд лежит на кровати, дразня меня. Я могла бы сжечь тетрадь. Могла бы закопать ее в землю. Но я оказалась слишком любопытной. И вот я зажигаю свечу, ставлю ее на подоконник, и, улегшись в постель, принимаюсь в слабом свете разбирать строки. Я узнала, что в 1871 году Мэри Доуд было шестнадцать лет. Она обожала гулять в лесу, скучала по родным, желала, чтобы ее кожа стала светлее. Ее лучшей подругой была некая Сара Риз-Тоом, «самая очаровательная и добродетельная девушка в целом свете». Они были как сестры и никогда не разлучались. Я даже завидую Мэри Доуд, у меня ведь никогда не было такой подруги. Но в общем и целом первые двадцать страниц дневника оказались ужасно скучными, и я не понимаю, зачем той призрачной малышке было так нужно, чтобы он очутился в моих руках. Глаза у меня слипаются, и я сую дневник в глубину шкафа, кладу его рядом с крикетной битой отца. А потом засыпаю, выбросив все это из головы.
Мне снится матушка. Она мягко, обеими ладонями отводит волосы с моего лба, ее теплые пальцы согревают, как солнечный луч, и мне становится очень хорошо. Матушка привлекает меня к себе, но я выскальзываю из объятий и бегу к руинам какого-то древнего храма. Между темно-зелеными лозами винограда, опутавшими алтарь, скользят змеи. Внезапно срывается сильный ветер, по небу несутся плотные облака. Рядом со мной неясно вырисовывается лицо матушки, искаженное страхом. Сверкает молния, и матушка быстро снимает с себя ожерелье и бросает его мне. Оно как будто зависает в воздухе, медленно кружа, а потом падает ко мне в руки, и уголок серебряного глаза колет мне ладонь. Из крошечного пореза выступает кровь. Матушка что-то кричит. Но завывания ветра мешают расслышать. И только одно слово я улавливаю четко и ясно.
«Беги!»
Когда я просыпаюсь, стоит ясное, прозрачное утро, и самые настоящие солнечные лучи льются в окно, бросая на пол четкую тень оконного переплета. Снаружи все кажется золотым. Никто больше не требует от меня что-нибудь украсть. Никакие молодые люди в плащах не сообщают мне таинственных предостережений. Никаких странных светящихся девочек не топчется рядом, требуя, чтобы я забиралась в какие-то темные подозрительные пещеры. Все выглядит так, словно прошедшей ночи и не было вовсе. Я сладко потягиваюсь, пытаясь припомнить странный сон, как-то связанный с матерью, но он уже забылся. Дневник лежит в гардеробе, и я намереваюсь предоставить ему пылиться там сколько угодно. Этим утром я думаю только о мести.