— Как она? — спрашиваю я.
— Спит, — отвечает мисс Мур. — Входи, входи. Нет смысла стоять в коридоре.
Дверь остается широко открытой. Мисс Мур предлагает мне сесть на свой стул, а для себя придвигает к кровати другой. Этот маленький добрый жест почему-то лишь усиливает мою печаль. Если бы мисс Мур знала, что я сделала с Пиппой, какая я лгунья, ей бы не захотелось быть со мной такой ласковой.
Пиппа дышит глубоко, ровно, спокойно. А я боюсь лечь в постель и заснуть. Боюсь, что увижу полное ужаса лицо Пиппы, такое, каким оно мелькнуло в моем чертовски глупом видении. От страха и чувства вины я измучилась вконец. Слишком усталая, чтобы сдерживать слезы, я закрыла лицо руками и разрыдалась — я горевала о Пиппе, о своей матери, об отце, обо всем…
Рука мисс Мур ложится на мои плечи.
— Ну-ну, не стоит так тревожиться! Пиппа поправится через день-другой.
Я кивнула и зарыдала еще сильнее.
— Мне почему-то кажется, что не в Пиппе дело, — тихо говорит мисс Мур.
— Я ужасный человек, мисс Мур! Вы просто не знаете, на что я способна!
— Да будет вам, что за ерунда? — бормочет она.
— Это правда! Я совсем не добрый человек. И если бы не я, моя мама до сих пор была бы жива!
— Ваша матушка умерла от холеры. Вы тут совершенно ни при чем.
Я так долго была вынуждена скрывать правду, что у меня внутри все кипело, и теперь оно выплеснулось наружу.
— Нет, ни от какой не от холеры! Ее убили. Я сбежала от нее в Бомбее, она стала меня искать — и ее убили! Это я убила ее своей злостью! Только я во всем виновата, во всем!
Я задыхаюсь от слез. Мисс Мур крепко обнимает меня, это напоминает мне о матушке, и я не в силах этого вынести. Но наконец я выплакалась до конца; лицо у меня распухло, превратившись в красный шар. Мисс Мур дает мне носовой платок, заставляет высморкаться. Мне как будто снова пять лет… Так бывало всегда — в любом возрасте, стоило мне заплакать, я ощущала себя пятилетней.
— Спасибо, — говорю я, пытаясь вернуть мисс Мур белый носовой платок, отделанный кружевом.
— Оставьте его себе, — дипломатично произносит она, глянув на отвратительный комок в моей ладони. — Мисс Дойл… Джемма… Я хочу, чтобы вы прислушались к моим словам. Вы не виноваты в смерти вашей матери. Все мы иной раз бываем недобрыми, все мы время от времени злимся. И совершаем поступки, о которых после отчаянно сожалеем, нам хочется вернуть все обратно… И такие сожаления просто становятся частью нас самих, частью нашей личности, наряду со всем остальным. Так что тратить время на попытки изменить это… ну, это все равно что погоня за облаками.
У меня по щекам опять текут слезы. Мисс Мур берет мою руку, в которой я сжимаю носовой платок, и подносит ее к моему лицу.
— А она действительно поправится? — спрашиваю я, глядя на Пиппу.
— Да. Хотя думаю, ей очень тяжело жить, храня подобную тайну.
— Но почему это обязательно нужно скрывать?
Мисс Мур отвечает не сразу; она сначала поправляет одеяло на Пиппе, тщательно подтыкает его со всех сторон…
— Если об этом узнают, ей никогда не удастся выйти замуж. Предполагается, что эта болезнь представляет собой некий порок крови, вроде безумия. Ни один мужчина не захочет взять женщину, страдающую подобным расстройством.
Я вспоминаю странное замечание Пиппы насчет того, что мать спешит выдать ее замуж, «пока никто не узнал». Теперь я понимаю, что она имела в виду.
— Но это несправедливо.
— Да, конечно, весьма несправедливо, но так уж устроен наш мир.
Мы некоторое время сидим молча, глядя на спящую Пиппу, одеяло на ее груди поднимается и опускается в ровном сонном ритме…
— Мисс Мур…
Я замолкаю.
— Мы здесь одни, так что можете звать меня Эстер.
— Эстер, — повторяю я. Имя оставляет на языке привкус чего-то запретного. — Те истории об Ордене, что вы нам рассказывали… Как вам кажется, хоть что-то из всего этого может быть правдой?
— Я думаю, возможно вообще что угодно.
— Но если бы такая сила существовала, а вы не знали, добрая она или дурная, стали бы вы все равно ее исследовать?
— Вы, похоже, очень много об этом думали.
— Ну, это всего лишь праздные рассуждения, не более того, — говорю я, уставившись в пол.
— Ничто не бывает добрым или злым само по себе. Все дело в том, как мы это воспринимаем… отсюда и появляется добро или зло. По крайней мере, я вижу это так.
Она с загадочным видом улыбается.
— Но о чем же идет речь на самом деле?
— Ни о чем, — отвечаю я, но мой голос предательски обрывается на этих словах. — Простое любопытство.
Мисс Мур улыбается уже совсем по-другому.
— Пожалуй, лучше не доверять посторонним то, о чем мы говорили в пещере. Не каждый обладает настолько открытым умом, и если поползут слухи, я, наверное, не смогу водить вас, девушек, куда-либо, кроме классной комнаты для рисования, и придется вам сидеть там часами и рисовать вазы с фруктами.
Она отводит с моего все еще влажного лица прядь растрепавшихся волос и заправляет ее мне за ухо. Это такой нежный жест, он так напомнил мне матушку, что я чуть не разрыдалась снова.
— Да, понимаю, — говорю я наконец.
Пиппа вдруг шевельнула рукой. Ее пальцы сжимаются, как будто хватая что-то невидимое. Она глубоко, судорожно вздыхает — и снова погружается в глубокий сон.
— Как вы думаете, когда она проснется, она будет помнить, что с ней случилось? — спрашиваю я. Но думаю я не о начале припадка, а о том, что послужило его причиной, о том, куда я увлекла за собой Пиппу…
— Я не знаю, — отвечает мисс Мур.
У меня урчит в животе.
— Эй, а вы что-нибудь ели этим вечером? — спрашивает мисс Мур.
Я качаю головой.
— Так почему бы вам не спуститься вниз с другими девочками и не выпить чая? Вам бы это пошло на пользу.
— Да, мисс Мур.
— Эстер.
— Эстер.
Выходя из комнаты и закрывая за собой дверь, я наконец-то понимаю, о чем мне следует молиться: о том, чтобы Пиппа ничего не вспомнила.
В коридоре меня приветствуют четыре большие фотографии выпускных классов, с которых торжественно смотрят серьезные лица.
— Привет, леди, — говорю я, глядя в их пустые, отстраненные глаза. — Вы бы попытались выглядеть не такими уж развеселыми. Это подрывает дисциплину.
Фотографии покрывает основательный слой пыли. Я принимаюсь подушечкой пальца стирать ее круговыми движениями, высвобождая зернистые лица. Они смотрят в будущее, которое не таит секретов. Интересно, они хоть раз удирали в темный лес в ночь новолуния? Случалось ли им пить виски и надеяться на нечто такое, чего они даже не сумели бы выразить в словах? Обзаводились ли они друзьями и врагами, хоронили ли своих матерей, приходилось ли им видеть и ощущать то, над чем они не имели власти?