— Боже мой… — восторженно восклицает Фелисити. — Вы это слышите? Пиппа, попробуй тоже!
Мы все принимаемся возить ладонями по покрывалу. Оно одаривает нас чем-то вроде симфонии, исполненной на арфах, и мы восторженно хохочем.
— Разве это не чудесно? Мне ужасно хочется знать, а что мы еще можем сделать? — задумчиво произносит Фелисити.
Матушка улыбнулась.
— Все, что угодно.
— Все, что угодно? — повторяет Энн.
— В этой сфере исполняются все ваши желания. Вы только должны сами понять, чего именно вы хотите.
Мы внимательно ее выслушали, хотя и не совсем поняли, что она имела в виду.
— Мне хочется попробовать, — говорит Энн. — Но что я должна сделать?
— Чего тебе хочется больше всего? Нет… не говори этого нам. Просто сформулируй свое желание в уме. Как некую просьбу.
Энн кивает и закрывает глаза. Проходит около минуты.
— Ничего и не случилось, — шепчет Фелисити. — Оно сбылось?
— Не знаю, — отвечает Пиппа. — Энн? Энн, с тобой все в порядке?
Энн легонько раскачивается на месте, переступая с пятки на носок. Ее губы приоткрываются. Я пугаюсь, мне кажется, она впала в транс. Я смотрю на матушку, но та подносит палец к губам, призывая к молчанию. Губы Энн открываются шире. И она начинает петь. Таких звуков я не слышала никогда в жизни; голос Энн, чистый и парящий, звучит нежно, как голос ангела. От него у меня по рукам бегут мурашки. И с каждой нотой Энн как будто меняется. Нет, она остается все той же Энн, но каким-то образом музыка делает ее щемяще прекрасной. Она словно превращается в морское существо из самых глубоких глубин — в русалку, возможно, возникшую над блестящей поверхностью тихой реки…
— Энн, до чего же ты прекрасна! — выдыхает Пиппа.
— Правда?
Энн бежит к реке и смотрит на свое отражение.
— Действительно!
Она восторженно смеется.
Было странно и удивительно слышать от Энн настоящий смех. Она снова закрывает глаза, и музыка льется из ее души.
— Incroyable! [14] — почему-то по-французски восклицает Фелисити. — Я тоже хочу попробовать!
— И я! — кричит Пиппа.
Они закрывают глаза, на мгновение сосредотачиваются — и открывают их снова.
— Что-то я его не вижу, — бормочет Пиппа, оглядываясь по сторонам.
— Не меня ли ты ждешь, моя леди?
Прекрасный молодой рыцарь выходит из-за толстого золотого ствола дуба. Он опускается перед Пиппой на одно колено.
— Я испугал тебя. Прости.
— Мне следовало сразу догадаться, — сухо шепчет Фелисити мне на ухо.
Пиппа выглядит так, словно только что выиграла главный приз карнавала. И беспечным тоном говорит рыцарю:
— Ты прощен.
Он поднимается. На вид ему не больше восемнадцати, он высок ростом, с волосами цвета зрелой пшеницы и широкими плечами, затянутыми в металлическую кольчугу, настолько тонкую, что она кажется текучей. Он напоминает льва. Могучего. Грациозного. Благородного.
— Позволь спросить, кто твой защитник, моя леди?
Пиппа мнется, подбирая выражения, приличествующие настоящей леди.
— У меня пока что нет защитника.
— Тогда я счел бы за счастье взять на себя эту задачу. Если леди удостоит меня такой чести.
Пиппа оборачивается к нам и шепчет придушенно и восторженно:
— Ох, скажите же, что мне все это не снится!
— Не снится, — шепчет в ответ Фелисити. — Или же мы все спим и видим один и тот же сон.
Пиппе стоит огромных усилий не завизжать от восторга и не запрыгать на месте, как ребенок.
— Благородный рыцарь, я дарую тебе разрешение стать моим защитником.
Пиппа пытается выглядеть царственно, величественно, однако с трудом удерживается от хихиканья.
— Моя жизнь принадлежит тебе.
Рыцарь склоняется, чего-то ожидая.
— Думаю, ты должна дать ему какую-то свою вещицу в качестве символа любви, — подсказываю я.
— Ох…
Пиппа розовеет. Потом снимает перчатку и протягивает ее рыцарю.
— Моя леди…
Рыцарь — сама скромность.
— Я твой навсегда.
Он протягивает ей руку, и Пиппа, искоса глянув на нас, принимает ее и позволяет рыцарю увлечь себя на цветущий луг.
— А тебе тоже нужен рыцарь? — спрашиваю я Фелисити.
Она качает головой.
— Но тогда о чем ты просила?
Фелисити в ответ загадочно улыбается и говорит:
— Сейчас увидим.
Матушка окидывает ее холодным взглядом.
— Поосторожнее со своими желаниями!
Внезапно мимо наших голов со свистом проносится стрела. Она вонзается в ствол дерева прямо за нами. А потом на поляну осторожно выходит охотница. Ее волосы небрежно заколоты на макушке, как у какой-нибудь богини. На спине у нее висит колчан, битком набитый стрелами, а в руках она держит готовый к выстрелу лук. Колчан оказался ее единственной одеждой. В остальном она обнажена, как новорожденный младенец.
— Эй, ты же могла убить нас! — возмущенно восклицаю я, переведя дыхание и стараясь не слишком таращиться на ее нагое тело.
— Но ведь не убила.
Она опускает лук и убирает стрелу в колчан. А потом внимательно присматривается к Фелисити.
— А ты не испугалась, как я вижу.
— Нет, — соглашается Фелисити, выдергивая стрелу из ствола дерева. Она проводит пальцем по ее острому наконечнику. — Просто удивилась.
— Ты тоже охотница?
Фелисити протягивает ей стрелу.
— Нет. Но мой отец любил охотиться. И говорил, что этим спортом он восхищается больше всего.
— Но ты его не сопровождала на охоту?
Фелисити горько улыбается.
— Только сыновьям позволено охотиться. Не дочерям.
Охотница хватает Фелисити за предплечье.
— О! В этой руке — большая сила! Ты могла бы стать весьма искусной охотницей. Могучей.
Слово «могучей» вызвало у Фелисити совсем другую улыбку, и я без труда поняла, что произойдет дальше, к чему стремится моя подруга.
— Чему бы ты хотела научиться?
Вместо ответа Фелисити касается лука и стрелы.
— Вон там, под деревом, прячется змея, — говорит охотница, отдавая ей лук.
Фелисити прикрывает один глаз и изо всех сил натягивает тетиву. Стрела взлетает вверх и падает на землю. Щеки Фелисити вспыхивают от разочарования.