— Отлично. Ну, ладно…
Он уже снова полностью владеет собой, придавив все человеческое.
— Джемма, то, что мама была убита, бросает тень на всю нашу семью. Если станут известны подлинные обстоятельства, разразится скандал.
Он пристально смотрит на меня.
— Я знаю, ты с этим не согласна, но я твой брат, и я тебе говорю: чем меньше будет известно, тем лучше. Это для твоей же пользы.
Он был сплошная логика и факты, никаких чувств. Со временем он станет отличным врачом. Я знаю, он говорит чистую правду, но все равно ненавижу его за это.
— Ты уверен, что тебя тревожит именно моя польза?
Челюсти Тома снова сжимаются.
— Сделаем вид, что я этого не слышал. — Том нервно поправляет манжеты рубашки. — Если ты не хочешь подумать обо мне, о себе самой, так подумай хотя бы об отце. Он нездоров, Джемма. Ты и сама это прекрасно видишь. Обстоятельства маминой смерти его просто раздавили. И тебе наверняка известно, что отец обзавелся в Индии некоторыми весьма дурными привычками. То, что он вместе с индийцами курил кальян, наверное, добавило ему популярности, они могли даже смотреть на него как на своего человека, но это не пошло на пользу его организму. Он всегда слишком любил удовольствия. Любил убегать от привычного.
Да, отец иногда возвращался домой очень поздно, весь день проведя неведомо где. Я помню, как матушка и слуги помогали ему добраться до кровати, и такое случалось далеко не однажды. И все равно мне было больно слышать от Тома такое… Я возненавидела брата за то, что он заговорил об этом.
— Но тогда зачем ты постоянно приносишь ему опиум?
— В опиуме нет ничего дурного, — фыркнул Том. — Это просто медицинский препарат.
— Только в очень малых дозах…
— Отец не слишком к нему привязан. Только не отец, — отвечает Том так, словно старается убедить присяжных заседателей. — Теперь, когда он вернулся в Англию, с ним все будет хорошо. Просто помни, что я тебе говорил. Можешь ты мне наконец пообещать, что не проговоришься? Пожалуйста!
— Хорошо, согласна, — киваю я, а внутри все холодеет.
В школе Спенс и не догадываются, что они приобретут, когда я туда приеду, — у них поселится призрак девушки, который будет кивать, улыбаться и пить чай, но на самом деле находиться где-то далеко.
Возница оборачивается и заговаривает с Томом:
— Сэр, нам придется проехать через восточную часть, так уж будьте любезны задернуть занавески.
— О чем это он? — спрашиваю я.
— Мы должны пересечь восточную часть города, Уайтчепел. Это самые настоящие трущобы, Джемма, — отвечает брат, опуская занавески на окно со своей стороны, чтобы не видеть нищеты и грязи.
— Я видела немало трущоб в Индии, — говорю я, оставляя занавески на своем окне так, как они были.
Экипаж продолжает катить по узким, грязным, мощенным неровным булыжником улицам. Десятки тощих, грязных детей толпятся вокруг, тараща глаза на наш нарядный экипаж. У меня сжимается сердце при виде их худеньких чумазых мордашек. Несколько женщин устроились под уличным газовым фонарем и что-то шьют. Что ж, вполне разумно с их стороны воспользоваться городским освещением, чтобы не тратить собственные драгоценные свечи ради такой неблагодарной работы. Вонь на этих улицах — смесь запахов отбросов, конского навоза, мочи и отчаяния, — воистину ужасающая, и я пугаюсь, что меня стошнит. Из таверн доносится громкая музыка и пронзительные вопли. Из какой-то двери вываливается пьяная парочка. У женщины волосы цвета заката и грубо размалеванное лицо. Парочка перегораживает нам дорогу и принимается ругаться с возницей, не давая экипажу двинуться дальше.
— Ну в чем там дело?
Том стучит в потолок, желая поторопить кучера. Но у раскрашенной особы другие планы. Мы можем простоять здесь весь вечер. Пьяный мужчина уставился на меня; он подмигивает и делает весьма грубый жест.
Я с отвращением отворачиваюсь и смотрю в пустой переулок. Том высовывается из окна со своей стороны. Я слышу, как он снисходительно и нетерпеливо пытается убедить парочку освободить проезд. Но что-то тут не так… Голос брата вдруг начинает звучать приглушенно, как будто доносится до меня сквозь раковину, прижатую к уху. А потом я слышу только гудение собственной крови, несущейся по венам. Невероятная тяжесть наваливается на меня, вышибив воздух из легких.
Это началось снова…
Мне хочется закричать, позвать Тома, но я не могу, я снова лечу вниз, сквозь тот же самый туннель бешено кружащихся красок и света, а переулок искривляется и мерцает. И в то же мгновение я выплываю из экипажа и невесомо шагаю в темный переулок, окруженный этим странным мерцанием.
В усыпанной соломой грязи сидит маленькая девочка, лет восьми или около того, — она играет со старой тряпичной куклой. Лицо у девочки грязное, но в остальном она кажется пришелицей из какого-то другого мира, с розовой лентой в волосах и в накрахмаленном белом переднике, слишком большом для нее. Она что-то напевает… мне смутно вспоминается, что это какая-то старая народная английская мелодия. Когда я приближаюсь к девочке, она поднимает голову и смотрит на меня.
— Правда, моя кукла хорошенькая?
— Ты меня видишь? — удивленно спрашиваю я.
Девочка кивает и снова принимается расчесывать грязными пальцами волосы куклы.
— Она ищет тебя.
— Кто?
— Мэри.
— Мэри? Кто такая Мэри?
— Она послала меня найти тебя. Но нам нужно быть осторожными. Оно тоже тебя ищет.
Воздух заколыхался, порыв ветра принес влажный холод. Я невольно вздрагиваю.
— Кто ты?
Позади малышки я ощущаю движение в угрюмой темноте. Я моргаю, но мне не показалось — тени действительно двигались. Подвижная как ртуть тьма поднялась и обрела отвратительные очертания черепа с поблескивающими костями и пустыми черными провалами на месте глаз. Рот черепа открылся, и из него вырвался хриплый стонущий шепот:
— Иди к нам, моя красотка, красотка…
— Беги…
Я с трудом выдавливаю из себя это слово. Темная тварь все увеличивается, подползает ближе. От ее завываний и стонов меня пробирает мороз. Я душу панический крик. Если бы я позволила себе закричать, я не смогла бы остановиться.
Сердце бешено колотится, ударяясь о ребра, и я повторяю чуть громче:
— Беги!
Темная тварь колеблется и подается назад. Она втягивает воздух, как будто выискивая какой-то запах. Малышка смотрит на меня пустыми карими глазами.
— Слишком поздно, — говорит она, и в то же мгновение невидящий взгляд темной твари находит меня.
Почти сгнившие губы раздвигаются, обнажая острые, как иглы, зубы. Боже милостивый, да тварь усмехается! Потом она широко разевает чудовищный рот и визжит… и от этого звука я вдруг снова обретаю дар речи.