Том поперхнулся, но мгновенно взял себя в руки.
— Хо-хо! Опять мы за свое? Мисс Брэдшоу, вы должны извинить мою сестру. Она обожает все драматизировать. Наша матушка умерла от холеры…
— Она все знает. Я ей рассказала, — перебиваю я Тома, наблюдая за его реакцией.
— Мне очень жаль, что сестра решила так нелепо пошутить, мисс Брэдшоу. — Он цедит это сквозь зубы, уставившись на меня бешеным взглядом. — Джемма, ты ведь прекрасно знаешь, что нашу бедную матушку унесла холера.
— Да, такая вот холера. Удивительная холера, которая почему-то не убила нас всех. А может, она нас еще убьет? Может быть, она затаилась в нашей крови и медленно удушает нас, ежедневно отравляя понемногу? — отвечаю я с такой же злобной улыбкой.
— Думаю, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом. Мисс Брэдшоу наверняка совершенно не интересно наблюдать за подобным театральным представлением, — отмахивается от меня бабушка, осторожно отпивая чай.
— А мне кажется, что моя бедная матушка как раз вполне достойна стать темой разговора. Что скажешь, папа?
«Ну же, папа! Останови меня. Скажи, что я должна вести себя прилично, пошли к черту, скажи хоть что-нибудь, сделай что-нибудь! Прояви хоть каплю своего прежнего воинственного духа!»
Но в ответ лишь тяжелое неровное дыхание вырывается из его обвисшего рта. Он ничего не слышал. Он утонул в собственных мыслях, он смотрит на свое отражение в блестящей чайной ложке, на кривое, искаженное отражение в ложке, которую он вертит в исхудавших пальцах…
Мне невыносим вид отца, съежившегося и сжавшегося, непохожего на себя, глухого и бессловесного, полностью ушедшего от реальности.
— Спасибо, что приехали навестить меня. Как вы можете видеть, мне здесь хорошо. Вы исполнили свой долг, а теперь вольны возвращаться к привычным занятиям.
Том смеется.
— Да уж, вот благодарность так благодарность! Я ради этой поездки пропустил игру в крикет. Мне казалось, здесь тебя должны были хоть как-то цивилизовать.
— Ты ведешь себя очень грубо и очень по-детски, Джемма, — заявляет бабушка. — И это на глазах гостей и подруги! Мисс Брэдшоу, пожалуйста, извините мою внучку. Не желаете ли еще чая?
Бабушка наполняет чашку Энн, не дожидаясь ответа. Энн таращится на чай, благодарная за то, что ей есть на чем сосредоточиться. Я заставила ее смутиться. Я всех заставила смутиться.
Я встаю.
— Мне совсем не хочется портить всем приятный день, так что лучше я попрощаюсь. Ты идешь, Энн?
Она застенчиво смотрит на Тома и тихо отвечает:
— Я еще не допила чай.
— Ох, ну наконец-то я вижу здесь настоящую леди, — восклицает Том и весело хлопает в ладоши. — Браво, мисс Брэдшоу!
Она улыбается, склонив голову. Том предлагает ей печенье, но Энн, ни разу на моих глазах не отказавшаяся от вкусного кусочка, качает головой, как то и полагается высокородной, хорошо воспитанной леди, не желающей показаться обжорой.
— Как пожелаешь, — бормочу я.
Подойдя к отцу, я беру его за руки и заставляю подняться из-за стола. Руки у него дрожат. На лбу выступил пот.
— Папа, я сейчас ухожу. Почему бы тебе не прогуляться со мной?
— Ну… конечно, дорогая. Полюбуемся на окрестности?
Он пытается улыбнуться, но улыбка превращается в гримасу боли. Что бы там бабушка ему ни давала, этого было недостаточно. Ему вскоре понадобится новая доза, а потом он вообще будет потерян для всех нас. Мы делаем несколько шагов, но он спотыкается и вынужден ухватиться за стул. Все уставились на нас, и Том мгновенно оказывается рядом и усаживает отца на прежнее место.
— Так будет лучше, папа, — говорит он немного слишком громко, чтобы его слышали окружающие. — Ты ведь знаешь, доктор Прайс сказал, что пока не поправится лодыжка, тебе не следует много ходить. Поло вообще опасная игра.
Удовлетворенные услышанным, зрители отворачиваются — все, кроме одной. Сесили Темпл обратила на нас внимание и в сопровождении родителей направляется к нашему столу.
— Привет, Джемма, Энн.
На лице Энн возникает выражение панического ужаса. Сесили сразу уясняет ситуацию.
— Энн, ты споешь для нас попозже? У Энн чудеснейший голос. Это о ней я вам рассказывала, она стипендиатка в нашей школе.
Энн съеживается на стуле.
Бабушка впадает в растерянность.
— Мне казалось, вы говорили, что ваши родители сейчас за границей…
Лицо Энн сморщилось, и я поняла, что она вот-вот заплачет. Она выскакивает из-за стола, уронив стул, и убегает.
Сесили делает вид, что озадачена.
— О, я… я надеюсь, что не сказала что-то не так?
— Каждый раз, когда ты открываешь рот, ты говоришь что-то не так, — огрызаюсь я.
Бабушка сердится не на шутку.
— Джемма, да что с тобой сегодня? Ты не заболела?
— Да, прошу всех меня извинить, — заявляю я, небрежно сминая и швыряя на стол салфетку. — У меня очередной приступ холеры.
Да, конечно, я знаю, что потом мне придется приносить извинения — ах, виновата, виновата, совершенно не понимаю, что на меня нашло, простите, пожалуйста, — но прямо сейчас я свободна от их назойливого притворства и фальшивой заботы. Проскользнув через бальный зал и вниз по лестнице, я вынуждена приостановиться и прижать ладонь к животу, чтобы немного утихомирить слишком быстрое и слишком поверхностное дыхание. К счастью, французские окна открыты, они впускают свежий ветер, и я выхожу на лужайку, где начинается игра в крокет. Модно разодетые матери в широкополых шляпах деревянными молотками ударяют по ярко раскрашенным деревянным мячам, загоняя их в проволочные воротца, а мужья покачивают головами и мягко поправляют дам, то показывая, как правильно держать молоток, то слегка обнимая супруг, чтобы повернуть их в нужную сторону. Дамы смеются и снова промахиваются, уже намеренно, судя по всему, чтобы мужьям опять пришлось подойти и помочь им в игре.
Я незамеченной прохожу мимо них, спускаюсь по склону, туда, где в одиночестве сидит на каменной скамье Фелисити.
— Не знаю, как ты, а я уже сыта по горло этим абсурдным представлением, — говорю я, стараясь придать тону дружелюбие. Горячая слеза скатывается по моей щеке. Я смахиваю ее и смотрю на играющих в крокет. — А твой отец еще не приехал? Или я его не заметила?
Фелисити в ответ не произносит ни слова.
— Фелисити? Что случилось?
Она протягивает мне записку, которую держит в руке, — записку, написанную на листке отличной белой бумаги.
Моя дорогая доченька!
Мне очень жаль, что приходится обойтись таким коротким письмом, но долг может призвать меня везде и всегда, обязанности перед Короной — это самое важное, и ты, я уверен, согласишься с этим. Желаю отлично провести день, и, возможно, мы с тобой увидимся на Рождество.