— Пожалуйста, — держась за ручку двери, сказала Ирина, уже мысленно стоявшая у машины.
— В четырнадцать часов. Не возражаете?
— Пожалуйста. Я буду здесь.
Посторонний человек нашел бы довольно невежливым такое прощание хозяйки со своим гостем. Но молодой лейтенант, видимо, был на этот счет другого мнения, так как не скрывал своего явного удовольствия и тихонько посвистывал, выходя на заводской двор.
* * *
Эксперимент долго не удавался. Приходилось, не прекращая работы машины, следить за правильными показаниями дефектоскопа о качестве каждого изготовленного поршня и лишь после этого производить опыт искажения показаний.
Лишь поздно вечером, возбужденная и радостная, Ирина получила наконец первые положительные результаты: рентгеноснимок дефектоскопа получился смутный, на нем нельзя было ничего разобрать. После этого она сознательно впустила в машину немного воздуха.
Кантор в полном недоумении следил за Ириной. Но на все его вопросы следовал один ответ: эксперимент.
Из машины вышел новый, сверкающий чистотой отделки поршень — без тревожного звона, без полосы краски. Дефектоскоп, на время искусственно изолированный от всего, что происходило внутри машины, не смог сигнализировать о явном браке.
Около полуночи взволнованная и усталая Ирина вернулась домой.
Но за ночь этот туман рассеялся, горе вернулось, и душа Ирины вновь заныла от боли. Где Дима? Что с ним? Жив ли? Здоров ли?
Грустная и подавленная, она работала в своем кабинете, поджидая Хинского.
Лишь на короткое время ее вывело из этого состояния сообщение утреннего выпуска «Радиогазеты» о трагической гибели во льдах ледокола «Чапаев», о спасении почти всей команды и пассажиров, кроме четырех погибших и трех пропавших без вести. Фамилии этих людей были Ирине неизвестны. Но она огорчилась за Лаврова, подумала, какой это удар для него, и позвонила ему. Автомат-секретарь сообщил ей, что Лаврова нет в Москве и что он через день-два вернется. Ирина подивилась сама на себя: как она могла забыть, что действительно Лавров третьего дня улетел из Москвы на обследование каких-то заводов!
Ровно в четырнадцать часов послышался стук в дверь, и чей-то незнакомый хриплый голос спросил:
— Можно?
— Войдите!
Вошел Хинский. Ирина испуганно откинулась на спинку кресла. Хинский был неузнаваем.
За одну ночь, казалось, тяжелая, изнурительная болезнь состарила его. Черты бледного, словно воскового лица обострились, плечи ссутулились как будто под тяжестью горя.
— Разрешите… — пробормотал он, опускаясь в кресле и забыв даже поздороваться с Ириной.
Ирина молча кивнула головой. После минуты растерянного молчания она нерешительно и тихо спросила:
— Что с вами, товарищ Хинский? Что-нибудь случилось? Вы больны?
— Так, знаете… Несчастье… Личное несчастье, — тихо ответил Хинский. — Вы слышали сегодня радиосообщение… о гибели «Чапаева»?
— Да, слышала.
— Там был мой лучший друг… мой начальник и второй отец…
— Погиб? — слабо вскрикнула Ирина.
— Не знаю, — горестно развел руками Хинский. — Пропал… без вести…
— Там три фамилии…
— Его фамилия Комаров…
— Да, да… — с глубоким участием в голосе сказала Ирина. — Помню… Но зачем думать сразу о худшем? В сообщении ничего не говорится о его гибели. Может быть, он остался где-нибудь на льду… Через день-два его отыщут… Ведь уже, наверное, идут поиски! Не надо смотреть так безнадежно. В сущности, для этого нет никаких оснований…
— Вы так думаете? — с пробудившейся надеждой спросил Хинский. — То же самое говорит и капитан Светлов… Это мой… приятель… хороший знакомый… — объяснил он.
— Ну, вот видите, — тепло улыбнулась Ирина. — И все, конечно, так думают. Место гибели «Чапаева» известно в точности. Далеко от этого места оставшимся там людям уходить некуда. Вот увидите, через несколько дней наши полярные геликоптеры благополучно отыщут их.
— Вы знаете, Ирина Васильевна, — оживленно повернулся к ней Хинский, — я считаю, что самое главное здесь — это быстрейшая организация розысков. И я надеюсь, что министр сделает все, чтобы ускорить их. А теперь перейдем к делу. Как кончились ваши эксперименты, Ирина Васильевна?
— Я считаю, что очень удачно. Я нашла некоторые условия, при которых дефектоскоп не в состоянии следить за процессами, происходящими внутри машины в то время, когда она выпускает брак.
— Правда? Это действительно удача. Как же вы достигли этого.
— Я нашла два метода. Не знаю, может быть есть и другие… Первый заключается в том, что дефектоскоп до необходимой степени изолируется от этих процессов, на него как бы надеваются темные, мутные очки. Настолько мутные, что сквозь них почти ничего нельзя разобрать. И снимок он будет выдавать более яркий или более мутный — пожеланию оператора…
— А второй способ?
— Второй способ… — начала Ирина, но закончить не успела.
Тихий гудок телевизефона прервал ее.
— Простите… одну минуту… — сказала она Хинскому и включила экран.
В его овале появилась голова директора, чем-то явно взволнованного. Бросив мимолетный взгляд на Хинского, он глухо произнес:
— Здравствуйте, товарищи. Ирина Васильевна, будьте добры зайти ко мне сейчас же… Да… Извинитесь перед товарищем Хинским, но дело очень срочное. Я вас недолго задержу.
— Хорошо, Виктор Андреевич. Сейчас буду у вас.
Оставшись один в кабинет, Хинский задумался: «Нет, это совсем не так просто. Зачем строить иллюзии, зачем обманывать самого себя? Столько же шансов за то, что Комаров остался на льду, сколько и за то, что он погиб… Ведь был страшный взрыв…»
За дверью, сквозь тихий гул работающего цеха, послышались твердые шаги. Дверь распахнулась. Хинский открыл глаза. У двери стоял плотный человек небольшого роста, с седыми усами, высоким выпуклым лбом и острыми живыми глазами.
Человек долго и внимательно рассматривал Хинского, словно стараясь запомнить его, потом, оглядев кабинет, тонким, певучим голосом произнес:
— Ирина Васильевна, очевидно, вышла. Вы ее ожидаете, товарищ?
— Да. Она скоро вернется.
— Вы не знаете, куда она ушла?
— Директор ее вызвал к себе…
Хинскому не понравилось настойчивое и пристальное внимание этого человека, и он сам не сводил с него глаз, ставших под конец не менее настойчивыми и пристальными.
— Ага! Благодарю вас! — вежливо сказал человек и повернулся с намерением выйти.