Экс-Императрица присутствовала при этой сцене, ни во что не вмешиваясь. Но когда Фуше ушел, она встала и взяла застывшую на месте Марианну за руку.
– Подчинитесь, малютка! Никогда не следует противоречить Императору, что бы он ни приказывал.
Их взгляды – пылающий возмущением Марианны и нежный, горестный Жозефины – скрестились. Несмотря на любовь к Наполеону, ее влекло к этой беззащитной женщине, проявившей доброту к ней, даже не подумав удивиться странности ее положения… Она попыталась улыбнуться ей, затем порывисто нагнулась и припала губами к бледной руке отвергнутой государыни.
– Это вам я подчиняюсь, мадам.
Император не шевельнулся. Возможно, он даже и не расслышал этот вызов его авторитету. Повернувшись спиной к женщинам, он смотрел в окно, нервно теребя пальцем бахрому муаровой портьеры. Не добавив ничего больше, Марианна сделала реверанс Жозефине и последовала за присланной королевой Гортензией камеристкой, спрашивая себя, придет ли наконец день, когда она сможет сама выбирать себе одежду и одеваться, не оставаясь обязанной чем бы то ни было и кому бы то ни было.
Спустя полчаса, одетая в платье и плащ фрейлины экс-Императрицы м-м Ремюза, которая была почти одного роста с нею, Марианна с поникшей головой и тяжестью в сердце села в императорскую берлину. Она даже не способна была оценить оказанную ей невероятную честь. Для нее это ничего не значило, как и то, что севший рядом с нею раздражительный человек невысокого роста был Император. Раз он не любил ее, она предпочла бы увидеть на его месте кого угодно. Между ними, теперь такими далекими, оставались жгучие воспоминания о Бютаре, усиливавшие ее смятение и страдания. Человек, которого она любила, вдруг превратился в какого-то судью, холодного и безразличного, как сама Юстиция. И если она страшилась предстоящей дороги, то только потому, что хорошо знала, какой властью заставлять страдать обладает этот безжалостный человек.
Когда она прощалась с Жозефиной и благодарила за все, нежная креолка взяла у нее обещание снова навестить ее и бросила на Императора умоляющий взгляд, который тот оставил без внимания. Но даже эта заботливость не утешила Марианну. Ей, без сомнения, придется до конца нести свой крест. Завтра она попытается отыскать Язона и наконец уехать с ним. А о том, что предполагал Наполеон сделать с нею этой ночью, она и не спрашивала себя.
В момент, когда должны были закрыть дверцу, в карету просунулась голова Дюрока:
– Мы едем… в Трианон, сир?
– Вы с ума сошли? Ни в Трианон, ни в Сен-Клу, а в Тюильри! Пошлите гонца предупредить, что я приеду!
– Слушаюсь, Ваше Величество!
Дверца защелкнулась. Карета покатилась к освещенной решетке. Вокруг послышался ритмичный стук копыт лошадей конвоя. Марианна сразу заметила, что, спрашивая у Императора место, куда они должны ехать, Дюрок не упомянул о Бютаре и тем самым подсказал ей одну истину. Без сомнения, это название никогда, никогда не следовало произносить. Даже одно напоминание о том, что произошло между ним и шпионкой Фуше, должно быть крайне неприятным для хозяина Европы.
Проехали ворота, раздалось клацанье взятого «на караул» оружия, и дорога начала разматывать свою бесконечную ленту. Марианна закрыла глаза, чтобы удержать подступающие слезы и одновременно лучше насладиться ароматом испанского жасмина и тонкого табака, наполнявшим карету, обитую зеленым бархатом. Этот приятный запах она вдыхала тайком, как воровка, ибо он будил в ней сладкие и мучительные воспоминания, которые она так хотела бы изгнать из памяти. Это была последняя крупица счастья… Вдруг она услышала:
– Этот американец, кем он является в действительности? Вашим любовником?
Не глядя на него, она ответила, пытаясь скрыть свою боль:
– Только другом, не больше, верным другом! Сегодня ночью он освободил меня из тюрьмы, где меня держали с той… – Она запнулась, затем внезапно повернулась к нему, охваченная инстинктивной потребностью бороться, ответить ударом на удар. – Вы задали мне множество вопросов о моей прошлой жизни, сир, почему же вы ни разу не спросили, что я делала последнюю неделю?
– Нет необходимости. Я все знаю!
– Вы знаете? Откуда?
– Пока вас приводили в порядок, я выяснил некоторые обстоятельства… Я очень огорчен тем, что произошло, но дело идет не об этом. Где вы познакомились с этим американцем?
Его настойчивость, подчеркивающая безмерный эгоизм, возмутила Марианну. Неспособная больше сдерживаться, она бросила, как вызов:
– Это с ним играл Франсис Кранмер, когда потерял все, что я ему принесла… и меня в заключение!
– Итак, я был прав: он ваш любовник!
– Следовательно, вы считаете меня способной согласиться на подобную сделку? И вы верите, что юная девушка, к которой в свадебную ночь приходят и говорят: «Твой муж не придет, это я займу его место, я выиграл тебя в карты», – способна безропотно открыть свои объятия и постель? Мне кажется, я говорила вам, что убила лорда Кранмера?
– Но, насколько я знаю, вы не убили Язона Бофора?
– Он уехал. Я выгнала его! И встретилась гораздо позже… уже здесь, у князя Беневентского! О, разве все это имеет какое-нибудь значение?.. Для чего может вас интересовать моя прошлая, настоящая и будущая жизнь? У вас есть Империя, подданные, столько женщин, которые сочтут за счастье отдать вам свою любовь…
Марианна испытала какое-то болезненное наслаждение, выкладывая все, что скопилось у нее в сердце, к ногам этого бесчувственного человека, перед которым все трепетали. Она одна не ощущала страха, потому что даже если бы ему пришла фантазия убить ее, он не причинил бы ей большего зла, чем уже причинил. Она нашла удовлетворение в том, чтобы спровоцировать его гнев. Но, странное дело, Наполеон, казалось, и не слышал ее. Отвернувшись к дороге, он пробормотал с отсутствующим видом, словно думая вслух:
– Хотел бы я знать, не замешан ли этот дьявол Талейран [4] в истории с похищением?
Неожиданно он обернулся к ней.
– Ты знаешь, – сказал он насмешливым тоном, – что устроить сцену Императору – это государственное преступление?
– Сцену?.. Я?.. Но я…
– Если не хочешь быть наказанной, как ты этого заслуживаешь, поторопись попросить у меня прощения.
Резким движением он задернул занавески на дверцах. Но только когда губы Наполеона отыскали рот Марианны, она осознала, что он держит ее в своих объятиях.
Слегка высунув голову за кровать, Марианна разглядывала сверкающего позолоченной бронзой орла с распростертыми крыльями, который увенчивал круглый, покрытый белой эмалью герб наверху гигантского балдахина. Несмотря на треволнения этой безумной ночи, несмотря на пережитые долгие минуты любви, ей не хотелось спать. Она заснет позже, даже трудно сказать когда, но она знала твердо, что ей не найти сна в этой роскошной постели. Длинный полог из пурпурного бархата с золотым узором, крылатые Победы, чьи бронзовые ноги попирали глобусы из ляпис-лазури, возвышение, на котором стояла императорская кровать, – все это вызывало ощущение, что она лежит на троне самой Франции. Это было одновременно впечатляюще, лестно и… довольно забавно! Положив голову на плечо Марианне, Наполеон спал, умиротворенный. Свет вермелевого ночника придавал кротость его расслабившимся во сне волевым чертам, открывая в них что-то детское… Охваченная глубокой нежностью, молодая женщина не могда оторвать от него глаз. Она хотела просмаковать до последней капли это нежданное счастье.