– И выпал глубокий снег, а Париж далеко! – воскликнула Марианна с пылкостью, заставившей заблестеть глаза верного слуги. – Я надеюсь, что Государственный Совет потерпит до следующей пятницы.
– Будем надеяться! В любом случае пусть мадемуазель не волнуется. Император не допустит, чтобы она скучала во время пребывания здесь.
В самом деле, это было одновременно чудесно, мучительно, бессмысленно, душераздирающе и невероятно возбуждающе для существа, подобного Марианне, в которой бурлили все силы молодости. Для нее открывался Наполеон в его реальности, к тому же повседневная жизнь рядом с ним была достаточно необыкновенным приключением, даже когда протокол и этикет действовали в полную силу. Так, например, первая же трапеза вдвоем с ним стала для нее ошеломляющим откровением.
Она не совсем хорошо поняла, почему Констан, открывая перед нею дверь столовой, прошептал:
– Когда мадемуазель сядет за стол, пусть она не тратит время на созерцание Его Величества, особенно если она чувствует голод, в противном случае она рискует встать из-за стола, так ничего и не проглотив.
Но, когда они уселись друг против друга за большой стол красного дерева, сервированный синим севрским фарфором, граненым хрусталем и вермелем, и Наполеон с такой яростью, словно дело шло об английском редуте, атаковал еду, Марианна буквально оцепенела. Сначала набросился на превосходный сыр бри и моментально съел большой ломоть его, затем на любимую им запеканку по-милански, перешел на миндальный крем и закончил крылышком цыпленка а-ля Маренко. Все это, плюс два бокала шамбертена, заняло около десяти минут, причем сопровождалось летевшими во все стороны брызгами и объедками, что неизбежно при таком темпе. Но едва Марианна, которая была вне себя от ужаса, увидев, как он схватил цыпленка руками, полагая, что при французском Дворе принято, как в Китае, есть плотные кушанья в конце, на всякий случай попробовала миндальный крем, как Наполеон вытер губы, бросил салфетку на стол и воскликнул:
– Как? Ты еще не кончила? Какая же ты копуша! Ну-ка пойдем быстрей, сейчас подадут кофе.
Хотя у Марианны и подвело животик, она вынуждена была последовать за ним, в то время как Дюма, метрдотель, – привыкший за долгое время к императорской гастрономической акробатике, – постарался спрятать улыбку. Кофе, очень крепкий и горячий, огненным шаром прокатился по горлу Марианны, но этот героический поступок стоил сияющей улыбки Наполеона.
– Браво! Я тоже люблю очень горячий кофе! – сказал он, взяв за руку молодую женщину. – Теперь поищи пальто и выйдем. Нельзя не воспользоваться такой чудесной погодой.
В своей комнате она нашла Констана, который с невозмутимым видом подал ей подбитое белкой пальто, шапочку и муфту из такого же меха, заимствованные из гардероба княгини Боргезе, а также сапожки для снега. Помогая молодой женщине надеть душегрейку, Констан прошептал:
– Я же предупреждал мадемуазель. Но не переживайте. Когда Император вернется в рабочий кабинет, я подам вам сюда что-нибудь солидное, потому что за обедом будет то же, что и за завтраком, и мадемуазель вполне может умереть от голода.
– И это всегда так? – вздохнула Марианна, с невольным восхищением представив себе грациозную Жозефину, которая долгие годы вынуждена была терпеть подобную жизнь.
Затем, спрятав руки в муфту, она добавила, изменив тон:
– Кстати, Констан, что скажет сестра Императора, если узнает, что я ношу ее одежду?
– Да ничего. Ее светлость это ничуть не беспокоит. У нее столько платьев, пальто и всякой другой одежды, что она толком и не знает, что именно ей принадлежит. Император не без оснований прозвал ее Богоматерь Безделушек. Так что можете судить сами! А теперь поторопитесь. Император не любит ждать.
«Решительно, – подумала Марианна, спеша к Наполеону, – верный слуга – это благословение небес!» Она по достоинству оценила сдержанную дружескую помощь, оказанную ей императорским слугой. Один Бог знает, в какие нелепые ситуации она могла бы попасть без него!
Наполеон ждал ее под перистилем в широком плаще с брандербурами, делавшими его почти квадратным, так нервно расхаживая по цветным плиткам, что Марианна спросила себя, не будет ли их прогулка похожа на несколько энергичных военных маневров. Но при ее появлении он остановился и взял ее под руку.
– Идем, – сказал он тихо, – ты увидишь, как это прекрасно.
Поддерживая друг друга, они медленно пошли по покрытому снегом громадному парку, заселенному неподвижными печальными фигурами статуй. Они прошли мимо замерзших прудов, где когда-то каталась на коньках королева и где теперь бронзовые морские божества и тритоны в одиночестве забытых вещей постепенно покрывались зеленью, такие же заброшенные, как амур в саду особняка д'Ассельна. По мере удаления от Трианона появилось ощущение, что они проникли в зачарованное царство, где само время остановилось.
Марианна и Наполеон долго шли молча, просто наслаждаясь счастьем быть вместе, но мало-помалу мрачная неподвижность парка, где все было создано во славу и великолепие самого блестящего из королей Франции, похоже, подействовала на Наполеона. Он остановился у большого замерзшего бассейна, в центре которого упряжка Аполлона словно делала бесплодные усилия вырваться из ледового плена. В конце длинной, обсаженной могучими деревьями аллеи вырисовывались благородные очертания величественного строения. Марианна невольно сжала руку своего спутника.
– Что это? – спросила она совсем тихо, инстинктивно догадываясь, что там было владение смерти.
– Версаль, – ответил он кратко.
Марианна затаила дыхание. Солнце, словно отказываясь озарять своими лучами опустелую обитель того, кто взял его своей эмблемой, исчезло. В серости зимнего дня гигантский заброшенный дворец спал, окутанный туманом, тогда как природа постепенно вторгалась, заливая безжалостной волной разрушения его чистые линии, зеленые террасы и запущенные сады. Так трагичен был этот призрак королевского достоинства, что, когда Марианна повернула голову к Императору, глаза ее были полны слез. Но его лицо в этот момент показалось высеченным из того же камня, что и статуи.
– Я не могу ничего сделать с ним! – пробормотал он, грустно глядя на грандиозный униженный дворец. – Если я только попытаюсь восстановить его, народ может восстать. Требуется время… Французы не поймут…
– Как жаль!.. Он так подошел бы вам.
Он благодарно улыбнулся и крепко прижал ее руку к себе.
– Я иногда мечтаю об этом! Но придет время, и я тоже построю дворец, достойный моего могущества. И, без сомнения, на холме Шайо. Чертежи уже готовы. А с этим вот связано слишком много воспоминаний… воспоминаний, еще вызывающих ненависть народа.
Марианна промолчала. Она не посмела сказать, что близящееся прибытие племянницы королевы-мученицы будет, может быть, для французского народа более ощутительным напоминанием о гибели нескольких сотен рабочих в Версале. Впрочем, и ее воспоминания тянулись сюда. Там, в дворцовой капелле, не видной отсюда, ее мать вступила в брак, когда Версаль казался незыблемым на века. Но она даже не попыталась попросить его пройти туда и взглянуть на эту капеллу. Она слишком боялась вновь ощутить ту боль, которая пронзила ей сердце, когда она вошла в свой разоренный дом. Она удовольствовалась тем, что прижалась к Наполеону и предложила вернуться.